– Подожди, осторожнее, тут следы колес.
Она глянула себе под ноги. На мокрой земле, смешанной с перегноем и сосновыми иглами, – глубокая колея, словно здесь колеса сильно буксовали. Этот след, как шрам, пересекал маленькую расчищенную площадку и уводил туда, к тропе и…
– Катя, там машина! – воскликнул Мещерский. – Вон, вон там, среди деревьев, смотри!
Что-то мерцало в лесу в сумерках. И они медленно пошли туда. И вдруг…
Катя ощутила этот страшный тяжелый запах. Его ни с чем нельзя спутать. Запах смерти. Запах гнилой мертвой плоти.
Среди деревьев их взорам предстала серебристая иномарка с выбитым боковым стеклом.
А рядом с ней они увидели ЭТО.
Глава 25
Изи
Женщина с дредами лежала у колес, словно и она в последнем усилии, в агонии пыталась уползти, спрятаться, забиться под машину.
То, что перед ними Изи Фрияпонг, которую они так никогда и не увидели живой, Катя поняла сразу. Яркая, как тропическая бабочка… Так об Изи сказала Хохловская. И правда, одежды на Изи Фрияпонг – короткий пуховичок, длинный свитер и слаксы – были яркие: кислотно-розовые, фиолетовые, желтые.
Но в остальном…
У нее была раздроблена челюсть, и белые зубы дико щерились в кровавом месиве, делая ее лицо ужасным, словно разбитая ритуальная маска.
Катя замотала рот шарфом. Судя по трупному запаху и признакам разложения, Изи Фрияпонг убили несколько дней назад.
Мещерский забрал из трясущихся рук Кати мобильный, сам позвонил Миронову, и тот приехал из другого садового кооператива через четверть часа. Уже смеркалось, когда они начали осторожно, стараясь ничего не трогать, осматривать это место в лесу. Миронов включил карманный фонарь, осветил машину. Кроме бокового, у нее было выбито и лобовое стекло. Он сунулся в салон.
– Там кровь на приборной доске и на сиденье, – объявил он, – а машина стоит к лесу задом, к дому передом. Она выезжала с участка, даже не успела развернуться.
Они пошли к дому, к воротам, держась полоски дерна. Миронов светил под ноги. У самых ворот увидели осколки стекол. Миронов потрогал створки.
– Ворота открыты, хотя вот проем для замка. Но его в воротах нет. Она откуда-то приехала, открыла ворота, села в машину, чтобы въехать, и тут на нее произошло нападение. Вот следы от колес. Тут участок влажной грязи. – Миронов сосредоточенно смотрел на пятачок рядом с квадратом новой щебенки. – И кроме следов машины, никаких других следов. А они должны были быть, если бы убийца подбежал к машине, выбил стекло сбоку и нанес ей удар.
Они снова по лесной дороге вернулись назад, к машине Изи. Миронов наклонился над трупом.
– У нее черепная травма. Смотрите, на лбу около волос – кожа рассечена. Какой же силы второй удар!
– Тут тоже грязь, но следов вокруг машины нет, – заметил Мещерский, оглядывая темную стену леса, казалось, придвинувшуюся к ним почти вплотную.
– Вот следы… нет, это ее. У нее ботильоны на ногах. – Миронов выпрямился. – След каблука. Размер следа маленький, как у нее. Размер тридцать пятый примерно. Она с такой ужасной травмой лица выскочила из машины, возможно, попыталась бежать, и тут убийца ударил ее снова, однако… да, следов его нет. А опять же, должны быть, если он ее бил по голове, он же приблизился к ней вплотную для этого. Как же иначе?
– Чем же ее так били?
– Что-то тяжелое. Дубинка? Бита?
– А это что тогда?
Мещерский указал на участок земли возле левого крыла машины.
И Катя в желтом пятне фонаря, направленного туда Мироновым, увидела на черной земле длинный узкий след. Словно змея проползла… Часть его была как-то смазана, словно его пытались стереть или протащили что-то.
Миронов снова сунулся в салон машины. Это была «Вольво». Торговец в магазине не солгал им насчет солидности иномарки, на которой ездила Изи Фрияпонг.
– Ключи в замке зажигания. Да, точно, она пыталась покинуть машину. Убежать в лес.
Миронов снова наклонился к Изи и осторожно обыскал карманы пуховика. Достал ключницу с ключами.
– Наверное, это от дома.
– А где ее сумка? – через силу… через тошноту спросила Катя.
– На полу у пассажирского сиденья. Свалилась. – Миронов достал из салона сумку.
Prada… Как и у Хохловской…
Катя с трудом заставила себя глядеть на тело. На шее мертвой – золотые медальоны. Катя наклонилась, чтобы лучше их рассмотреть. На толстых золотых цепочках – медальон в виде знака луны, один в виде куриной лапы и третий – черный клык, оправленный в золото.
Миронов тем временем открыл сумку, достал права и паспорт.
– Теперь мы точно знаем, что перед нами Изи Фрияпонг, – произнес он тихо. – Документы на ее имя. И фото… только она так изуродована…
– Ее что-то сильно напугало, – сказала Катя вдруг – она и сама этого от себя не ожидала. – Я знаю… чувствую, она была вне себя от страха… Смотрите, как машина стоит – она даже не пыталась развернуться, чтобы ехать нормально. Она просто удирала в панике – ехала вот так задом. Но ее все равно догнали. Но если убийца бежал за машиной и подбежал к ней, ударил, где же его следы?
Они ей не ответили. Но Катю в этот раз такое молчание не устраивало.
– Где следы? – повторила она, повышая голос. – Сережа, почему ты мне не отвечаешь? Где следы, которые должны быть тут везде, на этой грязи?
– Катя, пойди, сядь в мою машину. Тебе надо успокоиться, – тихо ответил Мещерский. – Давай я тебя провожу, побудешь там пока.
– Не трогай меня. Не обращайся со мной как с больной, ненормальной!
Катя оттолкнула его.
– Владимир, вызывайте своих коллег, – обратился Мещерский к Миронову, который тоже выглядел каким-то заторможенным.
– Да… сейчас… я позвоню в Дмитров, в УВД. – Миронов все смотрел на Изи. – Только давайте сначала сами осмотрим ее дом.
Глава 26
Дерево макоре
Золотой Берег. Западная Африка
Май. 1932 г.
В последний день мая доктор Владимир Унковский снова посетил лесозаготовки и привез вместе с медикаментами почту. А также Изи.
О медсестре и помощнице Унковского давно ходили сплетни, и они подтвердились. Двадцатипятилетняя Изи была на шестом месяце беременности. Сергей Мещерский смотрел на нее и улыбался, подшучивая над старшим коллегой. Тот лишь крякал в ответ смущенно, поправлял пенсне на носу и сразу переводил разговор на другую тему.
Изи была веселой девушкой, пухленькой, крепко сбитой, шустрой и шла по жизни легко, с высоко поднятой головой, украшенной перевитыми, как змейки, и уложенными на голове косичками. Однако сейчас Изи была сама строгость и деловитость – в просторном накрахмаленном белом платье медсестры, в сияющей белизной сестринской косынке, босая и проворная, она помогала доктору Унковскому в смотровой палатке. А помощь требовалась, потому что это был «день очков» – когда Унковский, воскрешая петербургские воспоминания о своей первой специальности офтальмолога, проверял зрение у пациентов, стекавшихся к полевому госпиталю со всех окрестных деревень. Из-за неграмотности местных обычные таблицы с буквами алфавита он не использовал, а показывал пациентам картинки с разными животными – крупные, мелкие, микроскопические. И пациенты узнавали льва и слона, гиену и бегемота, щурились и просили «выписать очки» под одобрительный гул очереди в смотровую палатку, ибо «очки» считались здесь, на Золотом Берегу, вещью почти мистической по своей силе, престижной и страшно дорогой. За оправу со стеклами отдавали двух куриц! А это не шутка.
