Официант в тюрбане принес на серебряном подносе чайник, молочник, чашки. Блондин с голубыми глазами сел за столик напротив Мещерского. Но так и не стал пить свой любимый чай с молоком. Все смотрел в окно и на часы. Все ждал, когда поезд домчит их до цели.
И вот – вокзал. Вокзал города Лахора… Поезд медленно шел вдоль перрона под звуки Colonel Bogey March – так, как его исполняли в тридцатые, когда до «моста через реку Квай» было еще далеко. Патефонный марш, стократно усиленный вокзальным громкоговорителем Лахора, этакой черной трубой на столбе.
Colonel Bogey March…
Они сошли под него с поезда Карачи – Лахор. И сразу направились в привокзальную транспортную контору, где арендовали за баснословную сумму старый драндулет Morris – с открытым верхом и чуть ли не с клаксоном!
Город Лахор поглотил их – все полетело мимо, мимо: Монтгомери-Холл, старый рынок Толинтон, грандиозная лахорская мечеть, площади, улицы… Ох, в их сумрачной паутине они, конечно, сразу заблудились и сбавили ход, отчаянно сигналя и медленно просачиваясь на машине сквозь плотную толпу уличных торговцев, нищих, дервишей, факиров, паломников, сипаев, зевак. Но потом вырулили на загородную дорогу и помчались, как ветер.
Холмы Пенджаба на горизонте…
Тенистый парк…
Стена, увитая бугенвиллеями. Ворота и медная табличка с названием места. Красный Крест… госпиталь…
Пальмовая аллея и в конце ее грандиозные корпуса госпиталя Майо с башнями. Они оставили машину с багажом у ворот, и пошли по алее. И тут Мещерский увидел ее.
По аллее навстречу им шла высокая, стройная, хрупкая женщина средних лет, с темными волосами.
Глаза… ее глаза…
Ее лицо…
Ее удивительная красота и что-то еще – то, что гораздо ценнее красоты…
Одета она была очень просто, но стильно – в белую рубашку и светлые широкие полотняные брюки, которые в тридцать втором году женщины еще не слишком признавали. Ее тонкую талию стягивал бежевый кушак, а на голове была тропическая белая шляпа от солнца с легкой вуалью, которую она подняла и приколола, чтобы та не мешала ей.
– Мама! – Мещерский крикнул и услышал свой голос. – Мама, вот и мы! Ты получила нашу телеграмму из порта? – Потом он перешел на английский. – Мама, разреши тебе представить – это мой друг Бенни. Бенни Фитцрой. Он так гнал всю дорогу машину! Он водит, как гонщик. Ему не терпелось с тобой познакомиться.
Княгиня Вера Николаевна Мещерская смотрела на них с улыбкой. И протянула к ним руки. Мещерский бросился к ней и обнял ее крепко. Оглянулся. Бенни Фитцрой стоял, словно завороженный, не сводил с нее глаз. А потом медленно подошел. Он был выше высокой Веры Николаевны – сильный, мужественный и… сейчас такой тихий-тихий. Взволнованный до крайности, хотя он по своей врожденной английской привычке старался показать, что спокоен, ну Абсолютно, Тотально Бесстрастен…
Как же, бесстрастен…
Как вулкан подо льдом… ах, эти англичане…
– Бенни, здравствуйте! А я вас таким и представляла по письму Сережи. – Вера Николаевна Мещерская улыбнулась ему и протянула руку для рукопожатия, как эмансипе. – Как я рада! Боже, как же я рада вам обоим, дорогие мои!
Бенни Фитцрой взял ее руку в свои. Поднес к губам. Вежливый старомодный жест. Поцелуй. Но он так долго не отрывал своих пересохших губ от ее руки, склонившись к ней в этом поцелуе. У Веры Николаевны порозовели щеки.
Вот он отпустил ее руку. Но смотрел на нее так, что она сначала удивилась втихомолку, а потом снова смущенно улыбнулась ему. А он все не отрывал от нее своего взора. И был как во сне…
Они вдвоем рядом пошли по аллее. Мещерский видел – мать Вера Николаевна что-то говорила Бенни, показывая на корпуса госпиталя Майо. А он отвечал. И улыбался. Потом становился очень серьезным и все смотрел, смотрел на нее, словно никак не мог наглядеться. Уже не на фотографию в их старой палатке в дождевом лесу. А наяву, в реальности. На закате дня.
Мещерский отстал. Они уходили все дальше, дальше. Два человека, которых он любил так сильно, что…
Слезы… они навернулись сами собой…
Лицо Кати – взволнованное, в смятении. Он увидел его над собой. Он лежал на циновке из пальмовых листьев.
– Сережа… Сереженька…
Он вытер глаза. Сел. Он не чувствовал ни слабости, ни головокружения. Надо же, расплакался, как ребенок…
– Ты не отвечал на мои вопросы. – Катя заглянула ему в глаза. – Ты был как в трансе. Как ты?
– Нормально. Все в порядке.
– Ну и кто же убил Афию? – низким басом спросил Ахилл.
– Я видел только себя и… – Мещерский запнулся. – Когда видишь самого себя, это шизофрения.
– Это не шизофрения, – Ахилл наклонился к нему, – это духи.
– Демоны? – бросила зло Катя. – Это все ваш чертов культ! А еще насмехались надо мной. Суеверной называли. Вы сами как оборотень, Ахилл! Не поймешь вас.
– И не надо понимать. Так спокойнее. – Он глянул на Катю. – Все трехмерно в этом мире: пространство, материя, демоны, боги, духи – как эманация. Возможно, до демонов и богов мы еще не доросли, – он усмехнулся, – а духи… они порой откликаются на наш зов. Когда очень этого захочешь. Так что же вы видели?
– Вещи, которые никогда не происходили. Не могли произойти. Что-то вроде мечты.
– Духи. – Ахилл вздохнул. – Так бывает. Они показывают то, что хотят сами. Они порой и сами сожалеют о чем-то. Что должно было случиться, назначенное кому-то судьбой, однако не произошло. Но ничего исправить уже невозможно. Просто сами люди выбрали свой путь и совершили то, что совершили. Есть разные виды деяний, хороших и плохих. И разные виды героизма и самопожертвования… Но дорога, которую мы выбираем, принадлежит не духам, не демонам, не богам, а нам.
Он помолчал. А потом добавил:
– Афия, наверное, хочет, чтобы вы сами нашли ее убийцу. И сделали свой собственный выбор.
Он снова помолчал. А потом спросил:
– И вообще, что такое есть смерть?
Лахор… 1932 год… Colonel Bogey march.
Глава 39
Тайна
Сергея Мещерского в этот вечер Катя не отпустила. И на работу не вернулась. Как только они покинули квартиру в Скатерном переулке, она поймала такси и снова повезла Мещерского к себе домой. Он твердил: «Все нормально, ну что ты в самом деле?» А сердце Кати было не на месте.
Дома она первым делом продезинфицировала ранки на его руке и лбу. Они не кровоточили и быстро заживали – прямо на глазах. Но и это ее не успокоило. Если тот раствор из тыквы был настоем ибоги, то… Сережка, конечно, знает больше обо всем этом и о действии того настоя… Но он попал прямо ему в кровь и, возможно, вызвал те видения, галлюцинации, которые…
Катя много раз за этот вечер собиралась снова спросить его: а что именно он видел? Но каждый раз она не смела – это было бы словно перейти какую-то черту, которую не следует переступать.
