Память, память – охотничий рог,
Замирающий в дебрях тумана.
* * *
– Прости, из-за меня тебе пришлось рано встать, хотя сегодня у тебя нет уроков, – сказал Спаситель сидевшему перед ним пухленькому мальчонке – тот еле подавил зевок.
Глядя на него, Спаситель представлял себе, каким он станет через несколько лет: большим – все кресло будет занимать – жизнерадостным парнем.
– Скажи-ка, Мельвен, что ты больше всего любишь?
Мальчик смотрел удивленно. Такого у него никто не спрашивал. Он растерянно взглянул на родителей и нерешительно, будто отвечая учителю на трудный вопрос, сказал:
– Папу с мамой?
– Что ты больше всего любишь делать? – уточнил Спаситель.
Снова растерянный взгляд на родителей.
– Играть в футбол?
– Так-так. А еще?
– Люблю складывать пазлы с сестренкой.
– Ее зовут Изе?
Мельвен просиял. Из него получится прекрасный отец семейства.
– Мы принесли вам его последнее сочинение, – вмешался в разговор месье Гонсалес.
– Чтобы вы поняли… – прибавила его жена.
Обоим казалось, что психолог недооценивает масштабы бедствия. Спаситель взял листок и прочитал:
«на пиримене мы с рибятми прикалвамся и даем друкдругу смишные имина напремер Какашка или супирдурурной. Миня зовуд Наказака птушто я фсигда наказан и исчо мы играм в футбол. Мой гирой Рональдо а посли ниво деда он всьо умеит чинить».
На полях Мельвен, наверно от скуки, нарисовал сложную конструкцию из труб и кранов, которую учительница отметила жирным вопросительным знаком.
– Здорово! – сказал Спаситель, возвращая Мельвену его работу.
– Но у него дислексия! – в один голос вскричали родители.
– Скорее дисграфия, но это не мешает ему излагать свои мысли. Не знаю, обрадую вас или нет, но должен сказать вот что: с вашим сыном все в порядке, он славный, здоровый мальчик. Единственное, что вы можете сейчас для него сделать, – это помочь ему пройти через школьную систему, которая не склонна ценить по достоинству его прекрасные качества.
Мальчик слушал, открыв рот.
– Ничего, Мельвен, прорвемся! – сказал ему Спаситель. – Через несколько лет ты станешь хорошим мастером и сможешь покупать папе с мамой подарки на день рождения. Прошу тебя только об одном, и это очень серьезно, слушай внимательно.
Мельвен замер, готовый принести торжественную клятву.
– Продолжай мастерить вместе с дедушкой, потому что он может еще многому тебя научить. По части водопроводных труб, прочистки раковин и жизни в целом. Обещаешь и дальше учиться у дедушки?
Мордашка Мельвена расплылась в широченной улыбке – точно такой, какую запланировал Спаситель. Веселой, открытой, заразительной.
– Что-что, а это обещаю!
Спаситель снова обратился к взрослым:
– Откровенно говоря, меня больше волнует ваша старшая дочь. Снотворные в тринадцать лет, поверьте, не стоит считать нормой. Мы можем обсудить это вместе в следующий четверг?
Супруги Гонсалес недоуменно переглянулись. Рушилась система ценностей, которую им давным-давно вбили в голову.
– Нас скорее беспокоит не Амбра, а Изе. Она так легко утомляется.
– Хорошо, приводите обеих, – бодро предложил Спаситель. – Изе будет досыпать у меня на диване, что не помешает ей нас услышать.
Закрывая дверь кабинета за семейством Гонсалес, он успел услышать, что сказал Мельвен:
– Психолог – тоже хорошая профессия.
«Почти такая же полезная, как сантехник», – усмехнулся про себя Спаситель. Он подошел к окну и стал смотреть, как его пациенты удаляются по улице Мюрлен. Может, подглядывать нехорошо, зато это отличный способ почерпнуть много познавательного. Но на этот раз внимание Спасителя переключилось на другое: по улице Мюрлен ковылял Жово с зажатой в зубах сигаретой. Старый легионер спал мало, всего четыре-пять часов, и, несмотря на физическую слабость, не изменял привычке всех бездомных бродить по городу среди ночи и на рассвете.
– Эй, Жово! – окликнул его Спаситель из открытого окна, махнул рукой, приглашая войти, и впустил через парадную дверь.
– Так это тут вы лечите психов? – сказал Жово, придирчиво осматривая кабинет. – Я никак не пойму – вы, что ли, врач?
– Нет, я не врач. Я просто слушаю людей. Они рассказывают мне о своих трудностях и бедах. Садитесь.
Жово уселся на диван, а Спаситель, естественно, занял свое терапевтическое кресло.
– Тогда вы, значит, что-то вроде священника?
Спаситель поморщился. Да нет, он не священник.
– Жаль, он бы мне сейчас пригодился.
– Священник?
– Больно много, вишь ты, скопилось на совести. И если Он… ну, понимаете… если Он есть…
– Он – это кто?
– Бог. Дьявол. Если Он есть, то мне, мать твою за ногу, несдобровать. – Он разом засмеялся и закашлялся.
– Вам бы надо поменьше курить, – заметил Спаситель. – В каком-то смысле я похож на священника. Все, что мне говорят, остается в тайне.
Жово впился в психолога своими пронзительно-голубыми глазами:
– А если я скажу, что пришил трех человек, тоже не проболтаетесь?
– На войне?
– Вы не ответили.
– Никогда. Этим я подкупаю клиентов.
Жово одобрительно кивнул. И, хлопнув по подлокотнику, сказал:
– Настоящая кожа. Небось этот диванчик подороже вам обошелся, чем тот, что на веранде, из «Эммауса».
– Друг из «Эммауса» – это всё, что связывает вас с прошлым?
– Он не друг. У нас взаимовыгодный обмен услугами.
– Вы тоже мне не ответили, – заметил Спаситель.
Он задал вопрос не без задней мысли. Недавно к нему приходила пациентка, молодая женщина двадцати девяти лет, с такой же фамилией, как у бывшего легионера, – Жовановик.
– Я за всю свою жизнь любил одну-единственную женщину, – сказал Жово. – Она давно умерла.
– А детей у вас нет?
– Нет.
Он сказал неправду. Спаситель хорошо запомнил рассказ пациентки. Отцом ее матери был легионер родом из Сербии, некий Жовановик, они виделись, когда он приезжал в отпуск, он приносил ей леденцы, водил в парк на автодром, а потом погиб на войне. Этот погибший и сидел сейчас перед Спасителем.
Сент-Ив помог старику встать с кушетки. Ростом Жово был немногим ниже психолога, от него остались кожа да кости, но он считал делом чести держаться как можно прямее.
