– Я прямо с поезда, – ответил тот. Он совсем окоченел в легком пиджачном костюмчике.
– Входите же, забирайте рюкзак и входите. Направо, вот сюда. – Спаситель провел музыканта в рабочий кабинет. – Вы, наверно, замерзли? Сейчас сварю кофе. А вы пока располагайтесь.
«Что он еще такое учудил?» – гадал Спаситель по пути на кухню. Когда он вернулся с двумя дымящимися чашками кофе на подносе, Вьенер стоял перед «Странником над морем тумана».
– Вы ведь должны быть в Шанхае?
– Я отменил гастроли. – Говорил он с трудом – у него зуб на зуб не попадал.
– Садитесь. Только не сюда! Не в мое кресло. На кушетку. И откуда же вы сейчас?
– Из Парижа. Поездом в 6:20. Я сбежал.
– Сбежали?
Вьенер кивнул и трясущимися руками обхватил горячую чашку. Спаситель понял: надо дать ему время прийти в себя. Мало-помалу музыкант расправил плечи, задышал свободно, как будто его отпустило. Он даже рассмеялся дребезжащим смехом:
– Вот Антуан удивится!
– Вы ускользнули от его опеки?
– Гостиница… Притворился, что сплю… и удрал.
Он ронял обрывки фраз, прихлебывая горячий кофе. Но Спаситель уловил ход событий. В Париже Антуан, сочтя Вьенера больным, запер его в гостинице. Хотел отвести к врачу, этакому гуру, который приводит в порядок расклеившихся артистов, чтобы тот мог возобновить концерты.
– «Концерт для левой руки»
[19]. Больше не получается. – Он пошевелил пальцами левой руки и продолжал все так же отрывисто: – Всегда был триумф. А теперь не получается. Паника. Прямо на сцене. И больше не хочу. На сцену – хватит… Уже сколько там… тридцать шесть лет… нет, тридцать семь.
– Тридцать семь лет?
– Ну да, тридцать семь лет на сцене.
– Вы что же… начали в три года?
– Да. Спасибо маме. В салонах. Маленький принц-музыкант. Моцарт. Мендельсон. Браво! Браво! Мне было три года.
Мать заставляла его выступать сначала в светских салонах, потом в концертных залах. Черноглазый вундеркинд, одетый по-взрослому: белая рубашка, галстук-бабочка.
– Она подсаживала меня на табурет. А ноги… так трудно… не достать до педалей.
Они объездили всю Европу, потом Америку, переезжали из гостиницы в гостиницу. Мать пихала его на все конкурсы. И занималась с ним сама. Из нее самой не вышло пианистки, зато она стала безжалостным педагогом.
– Она поджидала меня за кулисами, и если мне случалось взять не ту ноту, то сразу после поклонов я получал от нее по щекам.
Спаситель слушал и ужасался.
– Вы были маленьким мучеником.
– Что? Нет! – Вьенер смешался. – Я не то хотел сказать.
– Но это говорю вам я. Мать украла у вас детство.
У Вьенера усилился тик, он стал моргать все чаще. Спаситель пояснил свою мысль:
– Так часто бывает с вундеркиндами, месье Вьенер. Родители эксплуатируют их, присваивают их славу, зарабатывают на них деньги. Этакие пиявки. Вампиры.
– Вот-вот. Вампиры. И Антуан. Тоже вампир. – Вьенер бешено сжал кулаки.
– Вы каждый раз попадаете в ту же ловушку.
– Теперь никто не заставит меня выступать. У меня не получается.
– У вас не получается выступать на сцене, но играть же вы по-прежнему любите?
– «Концерт для левой руки», – повторил Вьенер, словно одержимый какой-то идеей. – Равель сочинил его для однорукого пианиста
[20]. Для калеки. Это вот я и есть.
– Вы превосходный пианист. Вы покорили тысячи людей. Покорили своего сына.
– Самюэль, – глухо пробормотал Вьенер. – Самюэль.
Вдруг его левая рука легла на воображаемую клавиатуру, и он взял первые, зловещие аккорды знаменитого концерта ре-мажор, концерта, который играют «неправильной», левой рукой. Закрыв глаза, он видел перед собой всю партитуру, слышал сопровождавший его оркестр: струнные, духовые, литавры. Потом так же внезапно оторвался от нот, и левая рука снова сжалась в кулак.
– Можно мне еще кофе?
Спаситель со вздохом поставил чашки на поднос и вышел в коридор. Около лестницы он остановился и прислушался. Никто еще не проснулся. Пока варился кофе в кофеварке, он поставил на стол кружки, масло, варенье и машинально откусил горбушку багета. Вернувшись в кабинет, он увидел, что Вьенер спит, положив ноги в грязных ботинках на подлокотник.
– Чёёёёрт!
Первым желанием психолога было потрясти спящего за плечо, но он быстро передумал и даже, увидев, что тот вздрагивает во сне, принес ему одеяло. «Уж час-то наверняка проспит», – решил Спаситель и вышел, оставив посетителя одного. Он даже прихватил с собой клетку с мадам Гюставией, слишком шумно обходившей свои владения. На кухне, к его удивлению, кипела работа. Луиза, Лазарь и Жово грели молоко и жарили в тостере ломтики хлеба.
– Где ты был, папа?
– Ходил на мельницу за мукой, потом отнес ее в господскую пекарню, испек на всех хлеб.
– Класс, – услышал он у себя за спиной.
– Что это вы все вскочили сегодня с утра пораньше! – Спаситель немного озадачился: как теперь ему незаметно сплавить Вьенера?
Вот и завтрак готов, все уселись за большой деревянный стол, но именно эту минуту и выбрал Вьенер, чтобы заявиться в кухню: мятая рубашка, страдальческий взгляд, этакий разочарованный романтический герой.
– Нет, нет! – взмолился Спаситель и встал из-за стола. – Здесь домашняя половина!
Вьенер оглядел стол и уставился на круассан, который Габен собирался сунуть в рот.
– Я хочу есть.
Габен автоматически протянул ему круассан и уже был готов, если что, схватиться за черпак. Но Спаситель опередил его, взял Вьенера за плечи, развернул и вытолкнул в коридор.
– Кто это такие? – осведомился Вьенер. – Ваши пациенты?
– Нет, у меня тут не приют для шизиков, – сказал Спаситель очень твердо, будто хотел убедить в этом самого себя. – И я не принимаю по воскресеньям.
– А сегодня воскресенье?
– Сегодня воскресенье.
Вьенер уселся на кушетку.
– Словом, вы сегодня, мягко говоря, некстати, – сказал Спаситель, опять усаживаясь в свое кресло.
– Некстати?
– Да. А теперь мне бы хотелось знать, что вы собираетесь делать через… ну, скажем, полчаса. Потому что сегодня воскресенье, и я хотел бы побыть со своей семьей.
