– Нашел это на обеденном столе, когда уже собирался на вокзал, чтобы ехать в Париж.
А мать он нашел в спальне – она лежала без сознания, наглотавшись снотворного. Беспокоить Спасителя он не стал – думал, что у него еще не кончился прием. Поэтому сразу позвонил в скорую помощь и поехал с матерью в больницу.
– В кои-то веки хотел оторваться по полной!
– Ну-ну…
Сказать ему все прямо сейчас? Или дать отдохнуть?
– Какой-то ты смурной, Спаситель.
– Разве?
– И Лазарь тоже. В чем дело? Что-то случилось? С Луизой поцапался? Или что?
Спаситель решился сказать правду. Но как?
– Твоя мать, можно сказать, спасла тебе сегодня жизнь, Габен.
Едва придя в себя от страшных новостей, Габен стал звонить Жилю. Мобильный не отвечал. Он связался в Фейсбуке с их общими друзьями. Никто ничего о нем не знал.
– Посмотрю новости по телевизору, – сказал Габен Спасителю. – А ты… иди спать, если хочешь.
Спаситель не ответил. Вместе с Габеном он переместился в «уютный уголок» и включил телевизор. Там мелькали всё те же кадры – не столько последняя информация, сколько жуткие рассказы. «Я никогда не видел сразу столько жертв», – говорил врач скорой помощи. Ситуация все ухудшалась: восемьдесят погибших, уже, возможно, сто. Габен застыл, не сводя глаз с экрана. Минут через десять Спаситель похлопал его по плечу:
– Бессмысленно. Эти картинки только нагнетают ужас, а террористам того и надо. Одно дело – не отворачиваться от реальности, другое – позволять себя запугать.
– Шел бы ты знаешь куда со своими поучениями, психолог поганый! – взорвался Габен. – Там мой друг, его, может, убили! Так что заткнись, понятно?!
Он спрятал лицо в ладони. Для одного вечера перебор, нервы не выдержали. Спаситель выключил телевизор.
– Прости, – глухо пробормотал Габен.
– Нет, ты прав. Я психолог, может, не такой уж поганый, но психолог. И это мой способ самозащиты. Я обобщаю, рассуждаю, стараюсь понять. Хочу, чтобы все имело смысл.
Спаситель включил гипнотический голос и ругал свое ремесло, делая свое дело, – ругал еще долго, пока Габен не уснул на диване.
Тогда он принес теплое одеяло, которым укрывалась Алиса, и накрыл Габена, невольно вздрогнув, – так накрывают простыней мертвых. Он закрыл глаза и застыл у изголовья спящего, мысленно разделяя чувства всех, кто еще ждал, еще надеялся, терзался тревогой, как совсем недавно он сам. Потом наконец поднялся в спальню, лег и, хотя думал, что не сможет уснуть, сразу же провалился в сон, как в черную дыру. В девять утра его разбудил голос Габена:
– Спаситель… Спаситель… Его убили.
– Боже мой, – прошептал Спаситель, едва успев открыть глаза.
Габен повалился на кровать рядом с ним, зарылся головой в подушку и горько заплакал. Спаситель даже не пытался выступать как поганый психолог. Габен делал то единственное, что можно и нужно было делать.
Плачь, Габен, плачь, оплакивай оборотня Лисандра, студента Жиля Санга, молодого парня и все, чего он не доделает, не завершит, никогда, никогда.
* * *
В воскресенье утром Спаситель с огромным удивлением обнаружил чуть ли не единственного во всей Франции человека, который ничего не знал о происшедшем. Вьенер отказался от телевизора в палате и проводил время, читая попеременно то музыкальные партитуры, то стихи. Спаситель застал его сидящим на кровати в узких черных джинсах, такой же футболке и в красных кроссовках. Он декламировал Бодлера:
Моей обителью был царственный затвор.
Как грот базальтовый, толпился лес великий…
[30] – А я все так же обитаю на улице Мюрлен, – отвечал ему Спаситель. – Вы готовы?
– Это поется на красивую мелодию Дюпарка.
Вьенер елейным голосом запел:
Там годы долгие я в негах изнывал, —
Лазури солнц и волн на повседневном пире.
И сонм невольников нагих…
– Кстати, неплохо бы вам одеться.
– Полная глухота к прекрасному! – возмутился Вьенер. – К вашему сведению, лечение доктора Агопяна весьма эффективно.
– Да уж вижу.
Помогая пианисту натянуть свитер, Спаситель увидел у него на руках старые шрамы – следы ожогов и не только. Заметил он и то, что тот уже не держит руку на перевязи.
– Я рисовался. Повязка выглядит уродливо. А рука на перевязи – романтично. Девушки любят романтику.
Душа в тоске, в тоске глубокой из-за нее, из-за далекой
[31].
– В вашем случае это скорее «из-за него, из-за окошка», – сказал Спаситель, подталкивая Вьенера в коридор.
– Как, кстати, зовут ту милую барышню, которая смотрела на меня снизу? – спросил вдруг музыкант.
Спаситель дернулся, нахмурил брови:
– Какую милую барышню? Это вы про Алису? Левее, левее.
– Да-да, вот именно. Она будет у вас… эта Алиса?
– Нет. Правее, правее.
Выходит, пианист заметил в прошлое воскресенье, с каким интересом поглядывала на него Алиса. Спасителю это не понравилось.
На улице Вьенер в своем черном свитере крупной вязки сразу съежился и недовольно сказал:
– Какой холодный ветер!
– А кто-нибудь из друзей не может привезти вам пальто?
– Это осуществимо лишь на пятьдесят процентов: пальто есть, друзей нет.
Вьенер не шутил. Всюду, где бы он ни был, его окружали поклонники, но близко он ни с кем не сходился.
– Моя машина в конце парковки. Прямо, всё прямо.
– Вы просто живой навигатор. Что бы со мной было, не указывай вы дорогу!
Спаситель вдруг приостановился – его внимание привлекла сцена, которая разыгрывалась тут же, на парковке. Молодая женщина везла коляску с маленьким ребенком, малыш выбросил через бортик своего мишку. Женщина наклонилась, подняла игрушку и давай орать на годовалого ребенка, а тот уставился на нее широко раскрытыми голубыми глазенками.
– Ты перестанешь издеваться или нет? Второй раз подбираю! А ты опять его на землю – прямо в грязь!
Стерпеть такое непедагогичное поведение Спаситель не мог.
– Извините, мадам.
Молодая мамаша, уже успевшая снова взяться за ручку коляски, повернула к нему насупленную, узколобую во всех смыслах слова физиономию.
