Уже осужденный, Рассел пожелал увидеться с Тиллотсоном и Бернетом. Тиллотсон, давний друг Рассела, присутствовал на суде и давал показания в его пользу. Оба священника уговаривали Рассела отречься от своих взглядов, признать противодействие суверену незаконным – тогда, возможно, удалось бы склонить короля к помилованию. Бернету показалось, будто Рассел начал поддаваться на уговоры, и он попросил Тиллотсона отправиться к лорду Галифаксу и все ему рассказать – с тем чтобы тот, в свою очередь, поговорил с королем. Галифакс поговорил и сообщил декану, что новость воздействовала на короля более всех прочих просьб. На следующий день Тиллотсон, придя к Расселу весьма довольный, заявил ему, что дело, кажется, удалось уладить и обстоятельства могут измениться в его, Рассела, пользу. Увы, пленник решительно возражал. «Он не отказался от взглядов, что власть короля ограничена законом, и когда суверен переходит границы, подданные могут обуздать его и защитить себя».
Поскольку приговоренному предстояло еще попрощаться с семьей, времени для беседы наедине могло не найтись, и Тиллотсон написал письмо, которое передал Расселу вместе с требованием непременно прочитать и обдумать. Написал он следующее:
«Милорд!
Сегодня утром я был сердечно рад видеть Вас во время причастия в спокойном и религиозном расположении духа. Однако спокойствие ума, если оно беспочвенно, стоит малого. Поскольку краткие разговоры, ввиду нехватки времени на обдумывание, ничего не дают, то я, сострадая Вашему положению и руководствуясь самыми добрыми чувствами, которые один человек может питать к другому, смею предложить на рассмотрение Вашей светлости следующие аргументы, касающиеся вопросов сопротивления против насилия над нашими правами и верой, ибо именно так Вы смотрите на Ваше дело. Из слов доктора Бернета я понял, что Вы решили пойти на уступки, и весьма огорчился, узнав обратное.
Во-первых, христианская религия прямо запрещает сопротивление властям.
Во-вторых, хотя наша религия установлена законом (что, по словам Вашей светлости, отличает наше положение от положения первых христиан), тот же самый закон, который установил нашу религию, запрещает «под каким бы то ни было предлогом поднимать оружие». Помимо того есть еще и особый закон, гласящий, что власть над ополчением принадлежит исключительно королю. И это связывает подданным руки, пусть даже законы природы и общие законы Писания дают нам свободу, хотя, думаю, они ее не дают, ибо и правительство, и общественный порядок не могли бы толком существовать при таких условиях.
В-третьих, убеждение Вашей светлости идет вразрез с объявленной доктриной всех протестантских церквей. И хотя отдельные особы думают иначе, им противостоит и их осуждает большинство протестантов. Молю Вашу светлость задуматься – не абсурдно ли во имя протестантской религии перечить основным доктринам протестантизма.
Моя задача – показать, как велико и опасно заблуждение Вашей светлости, и хотя позволительно приписать его неведению, оно может предстать как нечто куда более злостное, каковым и является, и взывает к глубочайшему покаянию. И если Ваша светлость искренне к нему прибегнет и признает перед Богом и людьми свою ошибку, то не только получит прощение Господа, но и избавит от поношения реформатскую веру.
Мне весьма неприятно доставлять Вашей светлости неудовольствие в тех тяжелых обстоятельствах, в коих Вы находитесь и коими я от всего сердца удручен, но еще более неприятно мне, что Вы можете покинуть сей мир в заблуждении и ложном спокойствии, ибо это лишило бы Вас вечного блаженства.
Искренне молюсь за Вашу светлость и заверяю в своем неподдельном участии.
Самый преданный и опечаленный слуга Вашей светлости
Джон Тиллотсон».
Письмо хорошего, сердечного человека, но какая жестокость может невольно таиться в добрых намерениях!
Лорда Рассела Тиллотсон застал в обществе супруги и отдал ему письмо. Рассел вышел в соседнюю комнату, а вернувшись, сказал, что «прочитал письмо и был бы рад согласиться, но не может. Сейчас не время думать о политике, но, будучи в искреннем заблуждении и желая от него избавиться, он питает надежду, что Господь его простит!».
Рассел вернул письмо Тиллотсону, который отнес его лорду Галифаксу – с тем чтобы его собственная позиция сомнений не вызывала.
Позволю себе процитировать рассказ Бернета о последних часах Рассела:
«За день до смерти он с большим воодушевлением принял причастие от Тиллотсона. Я произнес две небольшие проповеди, а он слушал весьма внимательно. Мы сидели с ним до самого вечера. Потом он отпустил от себя своих малых детей и немногих друзей, в которых черпал силу духа; отцом он был очень любящим.
С леди Рассел он расстался в спокойном молчании, после ее ухода поведал мне, сколь горько ему умирать, ибо он любит и ценит супругу так, что не выразить никакими словами, – как она того и заслуживает. Она хорошо владела собой; при расставании даже не выказала супругу своего горя. В полночь он ушел в спальню, а я всю ночь оставался в соседней комнате и задремал до четырех, когда, согласно его приказу, мы его позвали. Он быстро оделся, но не стал тратить время на бритье, сказав, что нынче ему все равно, как он выглядит».
Казнили Рассела перед зданием «Линкольнз инн» в присутствии огромной молчаливой толпы. Некоторые считали его мучеником и мочили в его крови носовые платки. Тиллотсон был рядом с ним на эшафоте и молился. Обращаясь к толпе, он произнес следующие слова: «Нам, живущим, должно помнить свой долг перед Богом и королем».
Рассел не обладал выдающимися способностями, но отличался удивительной честностью. В Национальной галерее есть его портрет в молодости кисти неизвестного художника. На Расселе длинный парик, кружевное жабо. У него ясные глаза, прямой энергичный нос; несмотря на зарождающийся второй подбородок, вид у него романтический. Не знаю, почему считается, что это изображение именно Рассела; оно ничем не напоминает портрет, написанный Питером Лели и хранящийся в Вобурне. На портрете работы Лели мы видим человека более зрелого возраста, с невыразительными чертами полного лица и хитринкой в глазах. Глядя на него, никак не скажешь, что это муж высоких душевных качеств, ставящих его в один ряд с героями римской античности.
При дворе были настолько возмущены Бернетом и Тиллотсоном – из-за данного Расселу причастия и проповедей, – что Галифаксу, дабы их оправдать, пришлось предъявить королю письмо Тиллотсона. Декана вызвали на заседание кабинета и тщательно допросили. Ему удалось доказать, что в его действиях, как и в действиях Бернета, не было преступления, и когда герцог Йоркский продолжил его обвинять, сам король сказал: «Брат мой, декан говорит как честный человек, не станем же более оказывать на него давление».
Широкая публика сурово осудила обоих священников за то, что они уговаривали Рассела спастись ценой отказа от продиктованных совестью убеждений.
Бернет счел за лучшее отправиться в Голландию и вернулся только после Славной революции. Биограф Тиллотсона, который писал много позже того, как Вильгельм Оранский высадился с войском в порту Торбэй, а Яков II бежал из страны, заявляет: «Вероятно, никто из них (подразумеваются Бернет и Тиллотсон) не обдумал сей вопрос с должным вниманием и тщанием; дальнейшее поведение правительства, а также многие поступки следующего правительства наверняка заставили обоих иначе взглянуть на свое тогдашнее поведение». Другими словами, многое зависит от обстоятельств. При таких правителях, как Вильгельм и его жена Мария, было разумнее отказаться от убеждения, что «надлежащие средства для сохранения религии – вера и терпимость, а Евангелие велит сносить гонения, а не противиться им».
