— Я — Бенедикт Бейнс, — уверенно заявляю я. — Моя мать велела мне встретиться с ней внутри.
Они недоуменно переглянулись.
— Нас не предупредили о вашем визите, — говорит один из них.
— Правильно, — добавляет другой. — Мы строго выполняем приказ не допускать тех, у кого нет разрешения на вход.
Как бы мать отреагировала, если бы ее кто-то не устроил? Я стараюсь передать ее чувство превосходства, ее высокомерие, ее холодность.
— Вы действительно меня допрашиваете? — задаю я вопрос. — Моей маме это не понравится. Она велела мне встретиться с ней внутри.
Они снова переглядываются.
Один из них вытаскивает из кармана телефон.
— Не стоит, — небрежно говорю я ему. — Если вы отнимете ее время, то потом пожалеете об этом.
Второй охранник кладет руку на телефон своего коллеги.
— Это точно он. Я видел его здесь вчера, — говорит он. — Это парень был здесь накануне вместе с Сильвио. Его показывали в новостях — посмотри.
Он передает охраннику свой телефон. Должно быть, хочет показать ему видеозаписи с арены.
После попытки похищения я больше не бывал ни в каких общественных местах. Родители решили, что будет лучше, если никто не узнает, как мы с Фрэнсисом выглядим. Прошлым вечером все было по-другому: мать решила появиться на публике всей семьей: есть много фотографий и видеозаписей, где мы сидим рядом с ней в этих дурацких креслах в отдельной ложе.
Тон первого охранника становится почтительным и нервным.
— Сэр, мне очень жаль. Не имел представления. Мы пытались защитить вашу мать. Вы понимаете, сэр?
Я холодно киваю.
— Просто откройте ворота.
— Конечно. Вас проводить куда-нибудь?
— Нет. Открывайте. Этого будет достаточно.
Он нажимает кнопку, и ворота послушно раздвигаются.
Я уверенно прохожу прямо во двор. Я снова вернулся в цирк.
Хошико
Перед дверью комнаты отбраковки выстроился в очередь примерно десяток маленьких детей. Им всем лет пять — именно в этом возрасте и меня саму отобрали в цирковую труппу. Все как один испуганные и взволнованные, как и я когда-то.
Грязные и тощие мордашки сбились в кучку, движимые примитивным ошибочным инстинктом, который подсказывает им, что так будет безопаснее.
Я на секунду останавливаюсь, чтобы понаблюдать за ними. Первый в очереди мальчик мгновенно привлекает мое внимание. Хотя бы потому, что очень красив — голубые глаза и смуглая кожа. Он выше других и внешне крепче. Большинство детей выглядят так, будто вот-вот упадут без сил, этот же держится иначе.
Остальные молчат, опустив глаза. Девчушка в конце очереди совсем крошечная. Не похоже, что ей пять лет. Хотя многие дети Отбросов намного меньше, чем должны быть в их возрасте. Она плачет, и один из мальчиков строго говорит ей: «Тсс, тише!» Стоящая впереди девочка оборачивается и, заметив, что малышка плачет, обнимает ее своими тонкими ручками.
— Не будь таким противным! — одергивает она мальчика. — Ей же страшно!
Она что-то шепчет ей на ухо. Плачущая девочка хихикает и шепчет что-то в ответ.
Интересно, где я была бы сейчас, не пройди отбор? Кажется, минуло сто лет с тех пор, как я стояла здесь, прислонившись к той же стене.
Моя мама не раз предупреждала меня, чтобы я не увлекалась, не хвасталась, но я ее не слушала. Я была на седьмом небе от счастья, когда все эти Чистые в дорогих костюмах вновь и вновь возвращались ко мне, улыбались, заставляли делать все новые и новые трюки. Я из кожи вон лезла, чтобы понравиться им. Я старалась изо всех сил и тем самым подписала себе приговор.
После этого пришли люди, чтобы забрать меня. Я стою на площади, и воспоминания возвращаются ко мне. Они послали за мной трех охранников, которые даже не потрудились постучать в тонкую деревянную дверь нашей маленькой хижины. Они просто выбили ее и выволокли меня наружу.
Верзилы были огромными: тяжелые черные ботинки, длинные черные пальто, холодные лица. Помню, я кричала, умоляла их не забирать меня, цеплялась за ноги мамы. Мой младший брат был у нее на руках и тоже начал плакать.
— Заткни пасть своим чертовым детям, прежде чем я это сделаю! — рявкнул один из охранников, а затем ударил Мико по лицу пистолетом, и тот еще сильнее заплакал. На его щеке появился большой кровоподтек, глаза широко распахнулись, а маленькое личико стало красным от испуга.
Мама попыталась его успокоить, но он никак не унимался — был слишком напуган. Тогда мой отец встал на колени. Папа сказал мне, что я должна быть смелой. Должна быть большой девочкой и делать то, что сказали эти мужчины, иначе они сделают мне больно.
— Все будет в порядке, — сказал он. — Мы любим тебя. Не забывай об этом. Никогда не забывай.
Он продолжал повторять эти слова до тех пор, пока они не оторвали меня от него и не закинули в заднюю часть грузовика к другим детям. Это было последнее, что я услышала, когда они захлопнули двери.
Никогда не забывай.
Интересно, что он скажет сейчас, если узнает, что я забыла, что не могу вспомнить точно, как он выглядел. На кого я больше похожа — на него или на маму? Я не знаю. Я не могу разглядеть их лица на выцветших фотографиях, которые сохранились в моей памяти.
Он был прав насчет того, что они сделают мне больно. Они избивали меня снова и снова в первые дни, всякий раз, когда думали, что я плохо стараюсь. Раньше меня никогда так сильно не били.
Я знаю, почему они это делали: они пытались сломить нас. Обуздать нашу волю, превратить нас в покорных людей-машин. Однако у них ничего не вышло. Они заставили меня возненавидеть их, и я начала мечтать о мести.
Через какое-то время я отказывалась что-либо делать, даже не вставала с кровати и не ела. Тогда они пригрозили, что найдут мою семью и бросят их в трудовые лагеря. А возможно, они просто исчезнут, как это случается с Отбросами. Тогда я думала, что они, скорее всего, лгут, но все же решила, что надо полностью повиноваться им и изо всех сил стараться, на всякий случай.
Теперь я знаю, что это была правда. После того, как Амина получила травмы, Сильвио попытался заставить ее выступать, хотя та едва могла ходить. Я помню, как пришла в раздевалку и увидела, как подруга пытается переодеться в свой костюм. Ее ребра все еще были сломаны и не успели срастись, она вздрагивала от боли, когда натягивала на тело трико.
— Амина! — Я не могла поверить в то, что она делает. — Ты не можешь выйти на арену.
— У меня нет выбора. Он сказал мне, что я должна выступать.
— Ты не можешь. Это невозможно. Тебе нужно отказаться.
Она удивленно смотрит на меня.
— Отказаться? Ты правда думаешь, что это так просто, Хоши?
