И все словно выключилось, звуки пропали. Только свечами пахло.
Галина Ефимовна наконец очнулась. Прямо в ночной рубашке выскочила в прихожую, открыла дверь – из-под ног с протяжным ревом метнулась в темноту подъезда кошка, – выбежала на лестничную площадку, спотыкаясь, спустилась по почти невидимым ступенькам и долго, истерически звонила в квартиру на одиннадцатом этаже.
Ей никто не открыл. Кругом было тихо, все спали.
Галина Ефимовна спустилась еще на один этаж и позвонила в дверь, за которой должна была жить та самая глуховатая старушка из лифта. Сначала и тут была мертвая тишина, и Галина Ефимовна, всхлипывая, прислонилась к стене, чувствуя сквозь рубашку ее холодную шершавость. Потом внутри завозились, загремели, дверь открылась, и в щель просунулось оторопело моргающее старческое лицо.
– Вам чего? – обдумав увиденное, спросила бабушка.
Еще через полчаса, наливая полоумной соседке уже третью стопочку кагора из неприкосновенного запаса, старушка, назвавшаяся бабой Зоей, уютно рассказывала, периодически сама себя переспрашивая:
– И вот так и жили… А что? А он же отец, не прогонит же. А пусть и такая, да своя, и идти ж ей некуда… Институт не закончила, выгнали, а все почему? А глупая, видать, и пьющая вдобавок, с детства у ней такое было… Вот еще девчонкой с приятелями придет домой на бровях – и с отцом скандалить… А он тихий. И без матери-то что? Он после того, как она умерла, от рака-то, религиозный очень стал…
– Кто умер? – переспросила уже Галина Ефимовна, отупевшая от пережитого и от непривычного кагора.
– Что?! Да жена-то его. Мать ее, значит. Хорошая была женщина, царствие небесное, да померла рано. Я ж тут с шестидесятого года живу… И вот он в церковь все, а она пьет и скандалит… Кто? Да дочь его. Била его, бывало, он в подъезд выйдет и сидит на лестнице… Я ему – Михалыч, пойдем посидим, налью, полегчает… А он верующий. Совсем не пил. И идти не идет – к женщине-то… К кому? Ко мне то есть… Я ж тогда еще… э, Евдокимовна, кагору-то оставь.
– Ефимовна я…
– Да один хер… Ой, прости господи. Все не проснусь.
– И что? – Галина Ефимовна опрокинула стопку, потерла захолодевший нос. – Так и живут?
– А?! Ну так вот и довела до греха… Как-то пришла она ночью, накричала на отца-то, старого, кулаками его, выставила на лестницу и спать… А он тогда болеть начал… Замучился человек. Дверь-то она не заперла, пьяная… Ну он и пришел обратно. Помолился – сам все потом рассказывал… Взял топорик кухонный – вот у меня тоже такой… кости рубить. Мясо-то сколько сейчас стоит, а если суповой набор – то можно… Только в кастрюлю не влазит… Что? Кость не влазит, так ее и топориком… Щи люблю, сил нету… Капусту только хорошую поискать…
– Топорик… – робко напомнила Галина Ефимовна, снова застыв от страха. – Что он… им?..
– А?! Да помолившись и по башке ее, тварь. Вот грешно, а не жалко… Два раза рубанул, рассказывал же потом ментам, я слышала… На лестницу-то все с утра выскочили, когда приехали за ним… Два раза рубанул, прям вот крест-накрест – р-раз!.. Грешно, дочь, а замучила как человека… Зимой на лестницу!.. Кулаками отца старого!.. Грешно, а не жалко…
Галина Ефимовна так побледнела, что баба Зоя торопливо вылила ей в стопочку остатки кагора:
– Ты пей, Евдокимовна… Нервы у тебя. А его что? Его забрали сразу, вся квартира в крови… И сам же рассказал все, верующий был… Посадили… Умер он скоро, в том же году… К жене ушел, царствие небесное…
– Как умер? Все умерли?! А квартира?!
– Быстро умер… До сих пор жалею, хороший мужчина, и верующий… Мой-то, царствие небесное, давно отошел… А мудак был, не дай бог никому… И прости господи…
– А квар-ти-ра?! – по слогам прокричала Галина Ефимовна.
– Квартиру? Да делила какая-то родня… Поделили, а жить никто не захотел. Так и стоит пустая… Продать все не могут. Нехорошее место, крови-то сколько…
Кошку-полосатку, присмиревшую и все еще тревожно на всех косящуюся, Галина Ефимовна утром благополучно нашла в подъезде. Теперь кошка стала злая и подпускает к себе только хозяйку, но ест снова с аппетитом.
А свое одинокое жилье Галина Ефимовна продала довольно быстро и переехала в область, там можно найти квартиру и лучше, и дешевле. Бывший муж бросил пить и ездит к ней иногда в гости, с цветами и конфетами. Но Галина Ефимовна твердо решила, что теперь будет жить спокойно и для себя. Да и кошке ее муж, хоть и одумавшийся, не нравится.
Бабайка
От мамы мальчик Владя унаследовал беспомощно жиденькие волосы, от бабушки – узковатые глаза и оттопыренные уши, а от бронзоволикого дедушки-академика – вытянутую голову, которая у деда смотрелась благородно, а у Влади напоминала лопоухий чурбанчик. Был еще папа, одаривший Владю хилым телосложением и аллергией на всё, которая постоянно цвела на мордочке сочной сыпью.
Возможно, именно поэтому все были Владей недовольны. Папа считал, что Владя уродился в мамину женственную породу, и звал его, назло маме, Славиком. Мама боялась, что Владя пошел как раз в папу, и с ужасом ждала того дня, когда он начнет пить что-нибудь кроме воды, молока и соков. Еще Владя казался ей непонятливым и, вполне вероятно, отстающим в развитии, и мама буквально плакала, пытаясь научить его алфавиту и получая в ответ неуверенное мычание. Владина бабушка, из особого типа кислоликих страдалиц, удачно выдала замуж и отселила к супругам двух дочек, Машу и Клаву, а вот браком третьей, Люси, была недовольна, а уж закрепившим этот брак малахольным Владей – и подавно. С выселенными дочерями она поддерживала постоянную телефонную связь – с помощью крупного лакированного аппарата с крученым шнуром, потому что о мобильных тогда никто и не слышал. Владя в этих разговорах если и фигурировал, то только как невоспитанный и избалованный ребенок, третирующий бабушку своим непослушанием. Бабушке было жизненно необходимо, чтобы ее кто-нибудь третировал.
Владя знал, что им недовольны, совершенно не мог понять почему и больше всего на свете любил спать и возить по коридору зеленый грузовик на веревочке. Попутавшись там у всех под ногами, он по-собачьи скребся в тяжелую дверь кабинета, из-за которой тянуло крепким кофе. Потому что тогда у Влади был еще и дедушка.
Дедушка сидел за столом в старой клетчатой рубашке и растянутых домашних штанах и мусолил свой вечный пасьянс.
– Кофе будешь? – не глядя на Владю, цедил он, водя картой над раскосыми дамами, нездорово румяными валетами и одноглазыми тузами.
– Мне низя, – честно отвечал Владя.
Дедушка кивал и снова задумывался. Владя заползал на свободный стул, брался диатезными ручками за край стола и, выдержав из вежливости паузу, начинал советовать:
– Тетьку вот сюда…
«Тетька» была дама, а короля первобытно безграмотный Владя называл «ейный муж».
– И чего лезешь, шел бы поиграл, – бурчал дедушка, но карту клал.
