Директор Крипо наблюдал за Сарой, обеспокоенный тем состоянием прострации, в котором она пребывала: глаза уставлены в пустоту, никаких эмоций на страшно бледном лице.
Зная, что она захочет узнать всю правду, пусть даже для того, чтобы однажды из отдельных элементов собрать целую картину, он завершил рассказ Софии Ковяк итальянской полиции.
— Став кардиналом, Адриан сблизился с действующим папой. Она, простите, он знал, что не имеет никаких шансов на избрание без его поддержки. Тогда, зная его желание провести реформы и сделать церковь более открытой, Адриан пошел на риск, раскрыв понтифику свой план: совершить безумный акт и в один момент изменить менталитет, поставив женщину во главе католической церкви. Дискуссии продолжались более двух лет, до тех пор, пока папа не согласился и они не составили среднесрочный план. Понтифик должен делать все, чтобы раздражать консервативно настроенных кардиналов, составляющих большинство римской курии, выпуская декреты, смягчающие позицию церкви по вопросам разводов, абортов, положения женщин… А Адриан Клещинский параллельно будет выставлять себя энергичным и решительным знаменосцем консерватизма. Если все пройдет успешно, кардиналы попадут в ловушку и, после отречения папы, на которое он пойдет по надуманным медицинским причинам, поспешат избрать понтификом человека, способного навести в церкви порядок, расшатанный уходящим папой. Адриан Клещинский представлялся идеальным кандидатом для выполнения этой задачи выправления положения.
Чем дальше шли объяснения Софии, тем больше Сара осознавала титаническую работу Адрианы и тем острее и сильнее чувствовала собственную вину.
— Выбрав Адриана, кардиналы должны были понять свою ошибку слишком поздно. Потому что, будучи избран, Адриан не собирался атаковать их открыто, объявив о своей принадлежности к женскому полу и о желании реформ. Он знал, что резкие действия приведут к саботажу и сопротивлению, которые похоронят его гуманистический проект. Напротив, он намеревался тонко использовать свой авторитет, чтобы приблизить церковь к заветам Христа, постепенно лишая Ватикан его чрезмерных богатств, переводя их приходским церквям в городах и деревнях. И разумеется, открыть женщинам двери церкви и путь к священству. И, только осуществив эту революцию, предполагал открыть свою истинную природу, надеясь, что католическое сообщество будет к тому времени готово принять женщину в роли папы. — Хенрик Вальберг понизил голос, чтобы закончить: — Вот, в основных чертах, то, что рассказала София Ковяк. Мы, конечно, проводим проверки, но, кажется, пресса начала собственное расследование.
На губах Сары появилась безрадостная улыбка. Последние слова Шафи Рейнвассер приобрели свой полный смысл: «Людмила… она принесла… самую большую жертву из нас троих…»
«Жертвой были ее отречение от собственного тела и своих женских убеждений, чтобы жить как мужчина, — подумала Сара. — Жить изо дня в день под страхом разоблачения. Многие женщины использовали трюк с переодеванием, чтобы существовать в мире, управляемом мужчинами, но никогда это не длилось так долго и никогда ставка не была так велика».
Опустив голову, обессилев, Сара представила себе торжествующую улыбку на губах Адриана Клещинского, когда тот появился на балконе.
Эта улыбка вызвала у нее такое раздражение, потому что она приняла ее за проявление спесивого самодовольства. А это была всего лишь улыбка человека, видящего, что осуществилась его мечта. Мечта, которая должна была навсегда изменить цивилизацию.
Мечта, которую оборвала она, сама того не желая. Но вину за это она будет чувствовать всю оставшуюся жизнь.
— Вы не могли этого знать, Сара, — снова повторил Хенрик Вальберг.
Это были последние слова, которые Сара услышала, прежде чем мощный транквилизатор отключил ее сознание.
Глава 61
Сара сразу проснулась, когда в дверь камеры постучали. Глядя в облезлый потолок, она восстанавливала контакт с мучительной реальностью. Кошмарный пазл ее жизни медленно вставал на места, и тошнота скрутила желудок. Она села на край койки и стала тереть лицо ладонями, прогоняя остатки сна. Сколько времени она проспала? Какой сегодня день? Какой смысл придать своей жизни теперь?
Удары стали настойчивее, агрессивно лязгнул металлический засов, и дверь открылась. Сара узнала тюремную медсестру. Ее сопровождал крупного сложения охранник, оставшийся стоять позади.
— Как вы себя чувствуете, синьора Геринген?
— Который час?
— 15.12, если быть точной.
— А день?
— Сегодня пятница… вы спали два дня подряд.
«Сон — это убежище, — подумала Сара. — Спать всю жизнь, чтобы не страдать».
— Я хочу остаться одна, — бросила она.
— К вам посетитель. Кристофер Кларенс. Он уже приходил вчера, но мы решили дать вам отдохнуть. Хотите, мы попросим его зайти в другой раз?
Из всех ожидавших ее испытаний, этого Сара боялась больше всего.
— Нет.
Она встала, собрала волосы в хвост, стянула его резинкой, которую носила на запястье, и пошла с надзирателем в комнату свиданий.
Она прошла по длинному коридору, куда выходили бронированные двери, из-за которых порой доносились то песня, то стон, то даже далекие комментарии радиостанции. После караульного поста надзиратель повел ее по узкому коридору с рядом покрашенных в синий цвет дверей с окошками, куда были вставлены односторонние стекла. Надзиратель указал ей на дверь с номером четыре и дождался, пока она войдет.
По другую сторону плексигласового стекла, отделявшего ее от посетителя, Сара увидела сидящего на стуле Кристофера. Он внимательно смотрел на синюю дверь, возможно ожидая, что она откроется. Сара узнала каждый его нервозный или встревоженный жест. Эту внешнюю невозмутимость лица, на котором он старался не показывать эмоции, но при этом слишком часто дышал. Его движения, которые он хотел сделать медленными, но они получались лихорадочными. И взгляд, в котором читались страх и бессилие что-либо предпринять, кроме ожидания, чтобы поговорить наконец с женщиной его жизни.
Сара поджала губы и почувствовала, как у нее расширяется сердце. Ей надо быть сильной, очень сильной, если она его действительно любит. По рукам и ногам побежали мурашки, горло сжало, как в тисках, но она открыла дверь и вошла.
Она сразу отметила шок Кристофера, когда он увидел ее осунувшееся лицо. Он пытался сдерживаться, но взгляд говорил сам за себя. Он смотрел на нее так, будто между ними не существовало никакого стекла. Сара позволила ему касаться себя, ласкать, целовать глаза. Она наизусть знала его манеру любить и могла чувствовать кожей каждый его поцелуй, каждое прикосновение к ее телу, которое она так любила соединять с его телом.
Ее рука, которую она спрятала под стол, дрожала. Сара сгорала от желания ударить в это стекло, колотить до крови на руках, чтобы разбить его. Она хотела сжать Кристофера в объятиях, никогда больше не заниматься своей профессией, притягивающей смерть, а уехать подальше и наслаждаться каждой секундой жизни рядом с ним.
