Услышав ее голос, Руперт тоже оглянулся. В следующий миг, боясь не упасть, он крепко вцепился в подлокотники кресла, а на лице его возникло выражение немого ужаса, как если бы он увидел перед собой ненавистного призрака, явившегося, чтобы увести его за собой в ад. Его сердце остановилось, в глазах потемнело, на лбу выступил холодный пот.
– Я леди Дэвен, – ответила Эдит, – и явилась сюда, чтобы найти моего мужа, лорда Дэвена, который сидит с тобой рядом.
К этому моменту Меа уже пришла в себя. Ей стало ясно, что в ее жизни настал кризис, и ее дух смело восстал ему навстречу. Она притихла, пытаясь придумать, что ей делать дальше.
– Неужели? – спросила она. – Тогда этот старый учитель не иначе как пророк, или как там вы называете, таких, как он. Или же он слышал, как ты вошла сюда? Ты ищешь лорда Дэвена, на которого наплевала, когда он был беем Рупертом Уллершоу? Я права? Не похоже, чтобы Захед горел желанием уйти с тобой. Взгляни на него, его не узнать, – и она указала на перекошенное страданием лицо Руперта.
– Я разговариваю с моим мужем, а не с тобой, женщина, – сказала Эдит.
Меа покачала прекрасной головой и улыбнулась.
– Женщина – неправильное слово. Здесь я царица, которую он любит, но, увы, покуда ты жива, на которой не женится.
Руперт по-прежнему сидел, лишившись дара речи. Эдит же задыхалась от гнева. Воспользовавшись этим, Меа продолжила свою речь.
– Кто они? – просила она, указывая пальцем на Табиту и Дика. В сопровождении толмача те прокладывали себе путь к помосту. – Твоя нянька, что присматривает за тобой? А он? О, я знаю. Это тот самый джентльмен, которого ты любишь. Тот, ради которого ты выставила Захеда на улицу. О, я знаю, знаю! Вот та старуха с седой головой, – и она указала на Бахиту, с мрачным интересом наблюдавшую за этой сценой, – ей подвластно колдовство. Она показывала мне его уродливое лицо в воде. Он плавал в воде с хвостом змеи; у него голова человека, но сердце змеиное. Ты понимаешь меня? Если хочешь, Бахита и тебе покажет свое колдовство.
Наконец Руперт стряхнул с себя оцепенение.
– Эдит, – сказал он, – зачем ты сюда пришла?
– Я и сама начинаю задаваться тем же вопросом, – ответила она, приходя в себя, – ибо, похоже, мне здесь не рады. К тому же это место не слишком приятное, а его обитатели любят делать замечания.
Затем, пару мгновений помолчав, она обрушила на него свои слова – быстро и откровенно.
– Я пришла сюда, Руперт, просить тебя дать ответ на головоломку, которой развлекался этот старый слепой дервиш, когда так долго ее тебе излагал. Ты вернешься к своему долгу и брошенной тобой жене? Или же останешься здесь, как… друг этой бесстыдной особы и верховный жрец ее подданных-дикарей?
– Прошу тебя, Эдит, – произнес Руперт, – будь мягче в своих словах. Эти люди не такие, как европейцы, и моя власть над ними ограничена. Если ты будешь оскорблять Таму и они поймут тебя, я не отвечаю за последствия.
– Я не просила тебя отвечать за последствия, я попросила тебя ответить на мой вопрос, – возразила Эдит, кусая побелевшие губы.
– Он требует время для размышлений, – печально ответил Руперт.
И он поднял руку и обратился к жителям Тамы, которые растерянно и с любопытством наблюдали за происходящим.
– Братья и сестры, – произнес он, – случилась удивительная вещь. Говоря сегодня с вами о преступлениях, что были совершены в Таме, я в качестве примера привел вам свою собственную историю. Затем старый учитель показал мне, сколь слаб и грешен я на самом деле, и задал мне вопрос, если вдруг сюда явится моя бывшая жена и потребует, чтобы я вернулся к ней, приму ли я ее назад, ибо когда-то она жестоко обошлась со мной. И вот теперь эта жена стоит передо мной и требует от меня решения, которое я обещал принять, когда придет для него время. И оно пришло, настал тот самый проклятый день, который, я надеялся, никогда не настанет, забыв о том, что по ту сторону моря для меня все может поменяться. И все же, братья мои, буду ли я неправ, если попрошу время для принятия решения? Как вы отнесетесь к тому, если я, например, скажу, что мы по заведенному обычаю соберемся здесь вновь в этот самый же день следующего месяца и ни днем раньше, и я объявлю свое решение.
– Нет, нет, ты будешь прав, Захед! – сказали люди, а старый слепой мистик перекричал их своим пронзительным голосом: – Да будет так!
Более того, знатные люди среди них встали во весь рост и закричали, что он не должен никуда уезжать, что они соберут своих слуг и будут сторожить перевал, а если понадобится, то будут держать его здесь в качестве пленника – с этими словами они злобно посмотрели на Дика и его спутников.
Ахмет перевел их слова и добавил свои собственные:
– У этих людей чертовски скверный нрав, они замкнутые, свирепые и любят Захеда. Вы не должны их сердить, иначе они убьют нас всех. Я приехал сюда, чтобы переводить, а не для того, чтобы мне здесь перерезали глотку.
Дик с завидной быстротой оценил ситуацию и со всей откровенностью высказался по ее поводу:
– Только не надо строить здесь из себя важную даму, Эдит, – сказал он. – Я не спешу последовать примеру нашего друга, этого бога, что восседает на помосте, и отречься от мира в более широком смысле. Эта дикарка воспользуется любым предлогом, чтобы расправиться с нами. И она непременно это сделает, если захочет.
Лишь Табита, которая устала стоять, опустилась на камень и, по чистой случайности, угодила на колени местному жителю, который сел на него раньше, и, не обращая внимания на его попытки сбросить ее с себя, принялась обмахиваться широкополой шляпой.
– Ах, – сказала она, – не переживай. Если нас убьют, значит убьют. Лично мне интересно послушать их мнение. Я очень даже рада, что попала сюда.
– Ты слышишь их ответ, Эдит, – сказал Руперт, – и ты должна понять мою позицию. У тебя есть возражения?
– Твоя позиция мне ясна и понятна, Руперт, как ясно и то, что человеку подчас сложно, я бы даже сказала, архисложно, вырваться из опутавших его оков. – И она посмотрела на Меа и умолкла.
– И вновь не те слова, – пробормотала владычица Тамы с нежной улыбкой, – то, что ты называешь оковами, на самом деле узы, канаты любви – слишком толстые, чтобы их перерезать, слишком крепкие, чтобы разорвать.
– Что касается возражений, – продолжала Эдит, делая вид, будто не слышит ее мелодичного голоса, ее поэтичных слов, – у меня нашелся бы не один десяток, однако поскольку мы не хотим быть зарезанными твоими милыми протеже, то наверно мне стоит придержать язык и дать тебе месяц на то, чтобы ты одумался. Правда, я вряд ли соглашусь чахнуть здесь все это время.
– Не хочешь, не надо, – вновь перебила ее Меа. – Тебя никто не держит, дорога всегда открыта. Я дам тебе верблюда, дам солдат и пищу, а позже письмом сообщу, какое решение принял Захед. Я смогу написать очень хорошее письмо по-английски, я изучала ваш язык в Луксоре. Или ты предпочла бы, чтобы я написала его по-арабски?
