Хуже всего было то, что на протяжении всей этой ужасной внутренней борьбы, когда его душа носилась по волнам сомнений, от самой Меа он не получил ни малейшей помощи. То ли по причине гордости, то ли решив, что не имеет права влиять на ход событий, она не произнесла ни единого слова мольбы и не стала взывать ни к его жалости, ни к его любви. Их жизнь продолжалась так, как она шла вот уже семь лет. Они встречались, они беседовали, они лечили больных и страждущих, они отправляли правосудие, вели счета, как будто на земле не было никакого Дика и никакой Эдит. Лишь время от времени Руперт ловил на себе взгляд огромных преданных глаз Меа, в которых застыла настороженность и даже страх. Принимать решение должен только он сам. Порой ему казалось, что его мозг не выдержит напряжения и вот-вот взорвется от этих мыслей. Руперт искал поддержку и утешение в вере, искал свет в молитве и борьбе с самим с собой, но, увы, свет так и не пролился. Он был брошен наедине с самим собой. Лишенный поддержки и помощи, Руперт приближался к роковому дню, когда должен будет принять решение.
Ричард Лермер, также следивший за ходом событий, в конечном итоге оказался в весьма незавидном положении. Он видел, что Эдит тянется к Руперту. Поначалу он решил, что ею движут исключительно корыстные интересы, однако в последние нескольких дней многочисленные сигналы и признаки убедили его, что все гораздо сложнее, что ею движут более глубокие чувства, что Руперт привлекает ее и она хотела бы добиться его любви. Более того, Табита так и сказала ему со свойственной ей прямотой, и даже предложила, что в его же собственных интересах уехать отсюда, поскольку он здесь никому не нужен. Выругавшись себе под нос, он наотрез отказался и ушел жевать свою жвачку гнева и ревности.
Надо сказать, что это была крайне горькая жвачка. Удача выскользнула из его рук. Наследником титула и огромного состояния теперь был Руперт. Единственное создание, которое он любил, также выскальзывало от него. Она и ее деньги переходили к Руперту, не только на бумаге, но и фактически. Разумеется, оставалась вероятность того, что он ее отвергнет. Но в это Дик ни на секунду не верил. Слишком многое было поставлено на карту. Ведь как может человек, если он в своем уме, отказаться от идущей к нему в руки удачи, чтобы остаться шейхом в диком арабском племени? Кто поручится, что по причине несчастного случая или заговора он не лишится своего положения? Скорее всего, он тянет время лишь затем, чтобы спасти лицо перед другой женщиной, а также повысить свою ценность в глазах Эдит.
Так что Руперт получит все, а он, Дик, останется ни с чем. Как же его жизнь зависит от этого человека! Ну почему он не умер? А если он все же умрет? Как же тогда изменится его собственное будущее! Эдит снова вернется к нему, как то было, когда Руперт не путался у него под ногами, и он, Дик, будет ее повелителем, а также хозяином состояния, которое сможет тратить сам, уважаемым генералом многочисленных легионов, а не темной презираемой личностью, которой ничего не светит в этом мире, разве что богадельня или работный дом. О если бы только Провидение проявило к нему милосердие и убрало с его дороги это препятствие!
Но Провидение даже не пошевелило пальцем. Так почему бы ему не помочь? Поначалу Дик шарахался от этой мысли, но постепенно его ум начал к ней привыкать. Потехи ради он представил полдюжины способов это сделать, однако моральная сторона вопроса вынудила его отказаться от них как слишком рискованных. Мир давал таким вещам уродливые имена, и если они всплывут, за них его ждет не менее уродливая кара. Более того, случись что-то с Рупертом, как любого, на кого пало бы подозрение в этом оазисе, ждала бы крайне незавидная участь. Так что об этом даже лучше не думать. Иное дело, если бы Судьба неким образом ему посодействовала, сделав его своим орудием?
Наблюдательные люди наверняка замечали, что в жизни действительно есть некая злая сущность, которую, в том, что касается Дика, можно назвать роком, который зорко высматривал надежные орудия в виде его характера, и теперь, в считаные мгновения, этот рок поклонился ему. Так получилось, что вместе с Диком было несколько местных арабов, одного из которых он нанял в Тевфикие как драгомана. Когда они начали путешествие через пустыню, этот человек был на первый взгляд вполне здоров, но через два дня, когда они достигли оазиса, захворал. Сначала казалось, будто он страдает от болотной лихорадки и нервного истощения, однако затем в разных частях его тела вздулись лимфатические узлы.
Поначалу Дик, который, как мы помним, был знаком с медициной, подумал, что драгоман окончательно сляжет, однако, в конце концов, вздутия лопнули, и араб постепенно выздоровел. Когда тот снова встал на ноги, Дик спросил у него, что, по его мнению, с ним было, араб ответил, что хотя в самом начале он промолчал из опасения, что товарищи его прогонят, с ним, по всей видимости, случилась чума, ибо за день до того, как он покинул Тевфикие, где было несколько таких случаев, он ходил проведать одного родственника, который умер, пока драгоман был в его доме.
– Понятно! – сказал Дик. – Тогда я прошу тебя никому ничего не рассказывать, ибо хотя я и думаю, что ты ошибаешься, если об этом станет известно, эти люди посадят нас на карантин здесь на горе или же прогонят в пустыню.
Поскольку после этого никто не заболел, Дик попытался выбросить этот случай из головы, и ни разу не обмолвился о нем в разговорах.
А теперь перенесемся на несколько ночей вперед. На седьмой день после того, как Эдит, рыдая на ангарибе, сделала свое признание Табите, Дик вернулся из города в крайне скверном настроении. Чувствуя, что надвигается кризис и он должен по этому поводу что-то сделать, он попробовал вложить в уши Руперту новые инсинуации, и даже намекнул, что если тому интересно, существуют некие письма, написанные Эдит, которые Руперт при желании мог бы прочесть. Руперт ничего ему не ответил, Дик же, приняв его молчание за интерес, продолжил:
– Послушай, Руперт, скажу тебе как мужчина мужчине. Ты наверняка понимаешь, сколь тяжело мое положение. Я считал себя наследником собственности на сумму более миллиона фунтов, но увы, ты оказался жив, и я лишился всего. Я также считал себя гордым хозяином чувств твоей жены, тем более, что ее поведение не оставляло в этом ни малейших сомнений, за что ты, будучи официально мертвым, вряд ли можешь ее винить. Боюсь, что с этой надеждой мне тоже придется расстаться, поскольку Эдит отлично знает, с какой стороны на хлеб намазано масло. Поэтому у меня к тебе деловое предложение. Ты даешь мне то, что мне причитается, чтобы мне было на что жить, скажем, сумму в триста тысяч фунтов, которую тебе ничего не стоит мне выделить, и будем считать, что мы квиты.
– А если нет? – спокойно ответил Руперт, так как хотел добраться до сути предложения Дика.
– Тогда, – ответил Дик, – боюсь, что вместо искреннего друга Эдит вы получите в моем лице, скажем там, искреннего критика. Есть немало дурных и завистливых людей, которые будут рады прочесть те письма, и, как и книги Сибиллы, они могут весьма возрасти в цене.
– Они у тебя здесь с собой? – спросил Руперт.
– Ты держишь меня за дурака? – ответил Дик. – По-твоему, я подверг бы эти бесценные документы риску путешествия через пустыню и, возможно, любопытных глаз арабских воров? Нет, они лежат в целости и сохранности в Англии.
