ломая голову над тем, как спастись. Выбраться отсюда можно
было только
вскарабкавшись наверх, но как это сделать? И он с ужасом
думал о приближении
дня, ибо знал, что ни один человек не сможет прожить
десять часов в такой
жаре. Еще прежде, чем снова наступит ночь, последняя капля
влаги испарится
из его тела, и солнце превратит его в сморщенную, высохшую
мумию.
Наступивший день усилил его ужас и подхлестнул
изобретательность,
подсказавшую ему новый и чрезвычайно простой способ избежать
смерти. Раз он
не может вскарабкаться наверх и не может пройти сквозь
стены, значит,
единственный возможный путь - это вниз. Вот идиот! Ведь он
мог бы работать
в прохладные ночные часы, а теперь изволь трудиться, когда
солнце с каждым
часом будет все сильнее припекать. И он принялся в порыве
энергии разрывать
крошащиеся кости. Ну, конечно, тут есть ход вниз! Иначе
куда бы девалась
отсюда дождевая вода? Она доверху заполнила бы колодец, если
бы тут не было
стока. Идиот! Трижды идиот!
Торрес копал у одной стены, выбрасывая кости к
противоположной. Он
работал с таким отчаянием и так спешил, что обломал себе
ногти и в кровь
изодрал пальцы. Но тяга к жизни была в нем очень сильна,
и он знал, что в
этом состязании с солнцем на карту поставлена его жизнь. По
мере того как он
рыл, слой костей становился все плотнее, так что ему
приходилось разбивать
его дулом ружья, а потом отбрасывать измельченные кости
пригоршнями.
К полудню, когда в голове у него уже начало шуметь от
зноя, он вдруг
сделал открытие. На той части скалы, которую он успел
обнажить, показались
какие-то буквы, явно нацарапанные ножом. С возродившейся
надеждой Торрес по
самые плечи засунул голову в вырытую им дыру и
принялся, как собака,
разрывать и скрести костяную массу, отбрасывая крошащиеся
кости назад. Часть
их отлетала прочь, а часть - и притом большая - падала
обратно на Торреса.
Но он вошел уже в такой раж, что не замечал, сколь тщетны
его усилия.
Наконец, он расчистил всю надпись и прочел:
Питер Мак-Гил из Глазго. 12 марта 1829 года.
Я выбрался из Чертова колодца через этот проход,
который я обнаружил и
раскопал.
Проход! Значит, под этой надписью должен быть проход!
Торрес с яростью
возобновил работу. Он так перепачкался в пыли и земле,
что похож был на
огромное четвероногое, что-то вроде гигантского крота.
Земля то и дело
попадала ему в глаза, забивалась в ноздри и в гортань, -
тогда он поневоле
высовывал голову из ямы и начинал чихать и кашлять.
Дважды он терял
сознание. Но солнце, к этому времени уже стоявшее прямо у
него над головой,
заставляло его снова браться за работу.
Наконец, Торрес обнаружил верхнюю закраину прохода.
Он не стал рыть
дальше и освобождать все отверстие. Как только оно
оказалось достаточно
широким для того, чтобы он мог протиснуть в него свое
тощее тело, он
изогнулся и влез туда, стремясь поскорее укрыться от палящих
лучей солнца. В
темноте и прохладе он немного пришел в себя, но после
радостного возбуждения
наступил упадок сил, и у него так заколотилось сердце, что
он в третий раз
потерял сознание.
Придя в себя, он бессвязно прошептал черными распухшими
губами какую-то
молитву и пополз по проходу. Он вынужден был ползти, так
как проход был
столь низок, что даже карлик не мог бы выпрямиться в нем.
Это был настоящий
склеп. Под ногами Торреса хрустели и крошились кости, и он
чувствовал, как
их острые обломки раздирают ему кожу. Он прополз таким
образом примерно
футов сто, когда увидел первый проблеск дневного света.
Но чем ближе было
спасение, тем медленнее подвигался вперед Торрес; он
чувствовал, что силы
его иссякают - не от усталости, не от голода, а главным
образом от жажды.
Воды, несколько глотков воды - и силы снова вернулись бы к
нему. Но воды не
было.
Тем временем свет становился все ярче. Торрес все
ближе подползал к
нему. Скоро он заметил, что проход стал спускаться вниз
под углом в целых
тридцать градусов. Теперь продвигаться было легче.
Торрес скользил вниз,
сила тяготения увлекала его слабеющее тело вперед, к
источнику света. Почти
у самого отверстия костей стало больше. Но это не
встревожило Торреса - он
уже привык к ним, да и слишком был измучен, чтобы думать об
этом.
Хотя перед глазами у него все кружилось и пальцы
почти утратили
чувствительность, он обратил внимание на то, что проход
суживается. Торрес
продолжал спускаться вниз все под тем же углом в тридцать
градусов, и вдруг
ему пришло в голову, что проход этот очень похож на
крысоловку, а сам он -
на крысу, скользящую головой вперед неизвестно куда. Еще
прежде, чем он
добрался до отверстия во внешний мир, сквозь которое
проникал яркий дневной
свет, он подумал, что оно слишком узко для его тела.
И опасение его
оправдалось. Не задумываясь, он переполз через скелет,
в котором сразу
признал скелет мужчины, и ухитрился, обдирая уши, просунуть
голову в узкую
щель. Солнце нестерпимо жгло ему лицо, но он не
замечал этого, жадно
впиваясь глазами в раскинувшиеся перед ним просторы, куда
неумолимая скала
не желала его пустить.
Можно было помешаться от одного вида ручья, с
таким мелодичным
журчанием бежавшего всего в каких-нибудь ста ярдах, среди
лесистых берегов,
куда вел поросший травою склон. А в ручье этом, под тенью
деревьев, стояли
по колено в воде сонные коровы той карликовой породы,
каких он видел в
Долине Затерянных Душ; время от времени они лениво
помахивали хвостами,
отгоняя мух, и переступали с ноги на ногу. Торрес с
ненавистью смотрел на
