пирата.
Энрико Солано и его сыновья, сидя на широкой
веранде своего дома,
строили планы спасения Генри, а Френсис рассеянно слушал
их; в это время из
комнат вышла служанка, прошептала что-то на ухо Леонсии и
повела ее за угол
дома, на другой конец веранды, где произошла сцена, которая
немало насмешила
бы и разъярила Френсиса, присутствуй он при ней.
Завернув за угол дома, Леонсия увидела Альвареса
Торреса, разодетого в
пышный средневековый костюм богатого плантатора, какие еще
носят в Латинской
Америке; Торрес снял сомбреро и, держа его в руке,
склонился перед девушкой
чуть не до земли, затем подвел ее к плетеному
диванчику из индейского
тростника и усадил. Леонсия грустно ответила на его
приветствие, хотя в тоне
ее прозвучало любопытство - точно она надеялась
услышать от него
какую-нибудь обнадеживающую весть.
- Суд закончился, Леонсия, - сказал Торрес тихо и
печально, словно
говорил о покойнике. - Он приговорен. Завтра в десять
утра - казнь. Все
это очень грустно, чрезвычайно грустно, но... - Он пожал
плечами. - Нет, я
не стану говорить о нем ничего дурного. Он был
достойный человек.
Единственный его недостаток - характер. Слишком он был
горяч, слишком
вспыльчив. Это и погубило его, заставив погрешить против
чести. Будь он в ту
минуту спокойнее и хладнокровнее, никогда бы он не всадил
нож в Альфаро...
- Это не он убил моего дядю! - воскликнула Леонсия,
поднимая голову и
глядя на него.
- Все это весьма печально, - мягко и грустно
продолжал Торрес,
избегая перечить ей. - Судья, народ, начальник полиции -
все, к сожалению,
в один голос утверждают, что он виновен. Весьма печально,
конечно. Но не об
этом я пришел с вами говорить. Я пришел предложить
вам мои услуги.
Располагайте мной, как вам угодно. Моя жизнь, моя
честь - в вашем
распоряжении. Приказывайте. Я ваш раб.
И Торрес вдруг грациозно опустился перед ней на одно
колено; взяв ее
левую руку, он, видимо, собирался продолжать свою
цветистую речь, но в эту
минуту взгляд его упал на кольцо с брильянтом, украшавшее
безымянный палец
Леонсии. Он нахмурился и опустил голову; затем, поспешно
придав своему лицу
обычное выражение, заговорил:
- Я знал вас, когда вы были еще совсем дитя,
Леонсия, прелестная
очаровательная крошка, и я уже тогда любил вас. Нет,
выслушайте меня! Прошу
вас. Я должен излить свое сердце. Выслушайте меня до
конца. Я всегда любил
вас. Но когда вы вернулись из-за границы, из этого
монастыря, где вы
учились, - вернулись уже взрослой, благородной и важной
дамой, какой и
подобает быть хозяйке дома Солано, - о, тогда я был
просто сражен вашей
красотой. Я был терпелив. Я не говорил вам о своих чувствах.
Но вы могли
догадаться о них. И вы, конечно, догадывались. С тех самых
пор я воспылал к
вам страстью. Меня пожирало пламя, зажженное вашей
красотой, вашей душой,
которая еще прекрасней вашей красоты.
Леонсия знала, что остановить поток его излияний
невозможно, и потому
терпеливо слушала, глядя на склоненную голову Торреса и
от нечего делать
думая о том, почему у него волосы так некрасиво
подстрижены и где он в
последний раз стригся - в Нью-Йорке или в Сан-Антонио.
- Знаете ли вы, чем вы были для меня с тех пор, как
вернулись?
Она не отвечала и не пыталась отнять у него руку,
хотя он так сильно
сжимал ее, что кольцо Генри Моргана впилось ей в пальцы,
причиняя острую
боль. Она не слышала речей Торреса, все дальше и дальше
уносясь в мыслях. И
первая ее мысль была о том, что вовсе не такими выспренними
тирадами сказал
ей Генри Морган о своей любви и завоевал ее взаимность. И
почему это испанцы
всегда так высокопарно и многословно выражают свои
чувства? Генри вел себя
совсем иначе. Он вообще почти ни слова не сказал ей.
Он действовал.
Поддавшись ее обаянию, чувствуя, что и она неравнодушна
к нему, он без
всякого предупреждения - так он был уверен, что не
удивит и не испугает
свою любимую, - обнял ее и прижался губами к ее губам. И
она не испугалась
и не осталась равнодушной. Только после этого первого
поцелуя, продолжая
держать ее в объятиях. Генри заговорил о своей любви.
А о чем совещаются сейчас там, на другом конце
террасы, ее родные и
Френсис Морган, что они придумали? Мысли ее текли дальше -
она была глуха к
мольбам своего поклонника. Френсис! Ах!.. Она даже
вздохнула: почему,
несмотря на любовь к Генри, этот чужой гринго так волнует ее
сердце? Неужели
она такая уж безнравственная? Кто же из них ей более мил?
Этот? Или тот? Или
вообще любой мужчина может ее увлечь? Нет! Нет! Она не
легкомысленна и не
вероломна. И все же?.. Может быть, это потому, что
Френсис и Генри так
похожи друг на друга и ее бедное глупое любящее сердечко
не в состоянии их
различить? Прежде ей казалось, что она готова последовать
за Генри на край
света, делить с ним радости и горе; однако сейчас ей
казалось, что она
готова последовать за Френсисом еще дальше. Она безусловно
любит Генри -
сердце говорит ей это. Но она любит и Френсиса и почти
уверена, что Френсис
любит ее: ей не забыть, с каким пылом они целовались там, в
тюремной камере.
И хотя любила она этих двух людей по-разному, чувство это
не укладывалось в
ее сознании, а порой даже вынуждало прийти к позорному
выводу: что она -
последняя и единственная представительница женской линии в
роду Солано -
безнравственная женщина.
Кольцо Генри сильно врезалось в палец Леонсии -
Торрес в приливе
страсти опять крепко сжал ей руку, - и это вернуло ее к
действительности,
волей-неволей заставив слушать его излияния.
