– А вот Кормак Маккарти как-то сказал, что все книги сделаны из других книг. В этом мире, получается, все состоит из всего?
– Мне кажется, Маккарти повторил (думаю, он о ней слышал) знаменитую фразу Пикассо: «Я начинаю картину с того, что стараюсь повторить ту картину из истории искусств, которая мне нравится, а потом уже получается свое». Отчасти это правда. Непрерывная традиция – хребет творчества. В мире не так много тем, есть классические архетипы конфликтов. Шекспир берет сюжеты у Плутарха, а Куросава – у Шекспира. Но, помимо скелета, в творчестве существуют уникальные сердце и душа. Если у художника нет потребности сказать то, что никто никогда не говорил, не нужно браться за работу.
– Верите ли вы в предопределенность и в то, что писательство – это врожденное отклонение?
– Нет.
– Это дар?
– Скорее потребность.
– Вы многократно повторяли, что писательство – это не профессия. Что же это – в вашем понимании?
– Профессиональное занятие литературой, разумеется, существует. Есть мастера детективного жанра, любовного романа, идеологического заказа. Есть кружки и группы, где занятия определенной литературой, с характерной интонацией – становятся профессией и даже стилем жизни. Например, есть кружок последователей Бродского или группа приверженцев патриотической прозы. Литераторы такого толка становятся участниками своего рода корпораций, с внутренними правилами, иерархией. Да, они профессионалы. Но мне это не близко. То, что мне интересно в литературе, называется studia humanitus, и этот род занятий профессией назвать нельзя. Гуманист – это не профессия. Понимаете, это такого рода занятия, которым научиться никогда нельзя. В них слово выступает связующим звеном между разными дисциплинами. Словом закрепляешь понятое. И всегда понимаешь, как мало знаешь. И я вовсе не хочу, чтобы моя реплика прозвучала горделиво: вот, мол, какой я особенный, как Эразм Роттердамский. Вовсе нет. Напротив, я осознал тщету своих усилий и только хотел бы двигаться в верном направлении. Вот только времени осталось мало. И знаний совсем немного.
– Куда вы теперь идете?
– Возможно, я неточно выразился. Я никогда не менял направления. Моей заслуги в этом нет – меня так учил отец. Просто с годами я научился видеть дорогу сам. Раньше шел на ощупь.
– «Ни на писателя, ни на художника научить не могут» – это ваши слова. А вот сказанное вами в другом интервью: «На писателя уж точно выучиться нельзя, а чтобы стать художником, надо овладеть некой суммой знаний, приемов – тем, что называется “ремесло”». Где истина?
– Можно обучить ораторскому мастерству, но нельзя обучить страсти трибуна. Можно обучить приемам, необходимым для занятий рисованием; но научить быть художником невозможно. Искусству вообще научить нельзя. Но, в отличие от занятий литературой, занятия изобразительным искусством включают в себя очевидный сегмент технического ремесла. Надо уметь грунтовать холст, делать подрамник, смешивать краски. Подобных навыков много, треть времени, необходимого на создание картины, уходит на сугубо техническую сторону дела. С годами понимаешь, что во время этих как бы нетворческих процедур ты уже работаешь над образами картины. Однако это ремесленные навыки, которыми надо овладеть так же свободно, как хирург владеет скальпелем или скрипач смычком. Понимаете, владение смычком и скальпелем – не гарантия того, что операция будет удачной, а концерт великим. Последнее зависит от гения исполнителя. От его понимания задачи. Но обращаться с инструментом надо уметь. Вы можете поспорить: вы скажете, что надо научиться владеть словом, чтобы стать писателем. С этим я согласен и не согласен; причем несогласия в данном случае больше. Если ваша речь изначально, по причине вашей душевной организации, не стала особенной, присущей только вам – то вы писателем не являетесь. И обучение здесь не поможет. Чему можно научить, так это прилежанию в обращении со своей речью и требовательности в обращении со своими эмоциями и мыслями. То есть надо не «владеть словом» вообще, неким абстрактным словом – но требуется владеть своим, изначально присущим вам словом. Это совсем иной случай, нежели владение скальпелем или умение грунтовать холст. Хирург учится владеть анонимным скальпелем, и лишь гений врача превращает анонимный скальпель в уникальный инструмент, присущий только ему. Но Литинститут не может сделать анонимное ремесло компоновки слов вашим личным. Я не знаю ни одного выпускника Литинститута, который стал бы большим писателем.
– Хорошо, тогда задам такой вопрос. Вы сказали однажды, что «именно это отличает искусство: частный опыт отливается во что-то, что можно разделить со всеми». Но разве живопись не делит частный опыт художника с аудиторией?
– Я имел в виду иное. Искусство тогда является таковым, когда говорит о вещах, важных для каждого. Но художник ведь пишет только то, что знает и переживает сам. Другого он просто не знает. Частное переживание требуется возвысить до общезначимого. Это редко получается.
– Но ведь и с литературой так же – она выражает частный опыт писателя.
– Безусловно. И про художника, и про писателя это одинаково верно. Частный опыт – это наш материал. Впрочем, важно понимать, что для разных людей понятие «частного опыта» различно. Для одного это участие в колониальной войне, для другого – это понимание Августина, для третьего – сопряжение того и другого. Все опыты разные.
– Кто такой писатель? И в какой момент пишущий художественные тексты человек становится писателем?
– Писатель – это человек, способный переживать за других и осознать то, что именно он чувствует. И способный словами выразить оригинальные мысли. Но важно, думаю, уточнить, что речь идет о гуманистических мыслях. Я не склонен считать призывы к войне достойным писателя занятием.
– Где грань между писательством и графоманией?
– Любой писатель – графоман. Не любой графоман – писатель. В среде «профессиональных» писателей графомания становится ремеслом. Еще в большей степени определение «графоман» касается литературных критиков, несостоявшихся писателей, которые тем не менее считают, что Провидение наделило их способностью трактовать литературу и писать фразы. Потребность сообщать свои эмоции окружающим – неизбывна. Если собрать воедино бесчисленные колонки газетных зоилов, то у каждого журналиста возникнет собрание сочинений претенциозной назидательной макулатуры. Это графомания в чистом виде.
– Каким качеством нужно обладать, чтобы иметь право зваться писателем?
– Независимым умом.
– Вы однажды заметили, что писатель не должен работать ради денег. Как вы для себя определяете – что такое писательская независимость? От чего и от кого писатель должен сохранять независимость?
– Надо быть независимым от всего. Прежде всего – от мнения моды и кружков.
– Вы стали художником из прагматических соображений, а писателем… По зову сердца?
