– В чем?
– В том, что я писатель. Я не знаю, почему, но я это чувствовал. Другое дело – я не был уверен, добьюсь ли успеха. Ведь абсолютное чувство веры в успех и в собственные силы есть только у идиотов и графоманов. Вера то приходит, то уходит. Особенно когда пишешь объемную вещь. Сомнения – спутник роста. И тем не менее, повторюсь, я знал, что буду писателем.
– Откуда?
– Это приходит из детского мироощущения. Из обостренного чувства одиночества, повышенной восприимчивости, ощущения непохожести на сверстников. Из представления о себе как о белой вороне. И это умение отстраненно смотреть и на себя самого, и на людей – оно оттуда. Все это и выливается на бумагу. Помню себя в детстве: мне были не нужны партнеры по игре. Я любил играть один. И не любил, когда взрослые лезли в игры. И это совершенно самодостаточное одиночество – причем не трагическое, не драматическое.
– Когда вы начали писать?
– Осознанно – когда мне исполнилось двенадцать. Я услышал рассказ дяди-моряка, и он показался мне романтическим. На самом деле – банальная история, как моряк в порту снял бабенку, и они переспали. Дядя рассказывал это во взрослой компании, а я краем уха услышал, и в голове эта история преобразилась в романтическую сказку. Я сел сочинять. Во мне загорелось это непреодолимое желание – рассказывать истории. Потом было еще много, скажем так, фальстартов: с двенадцати лет я пробовал и пробовал, и мне всякий раз казалось, что я скоро стану писателем. Но нет. Я подражал, придумывал наивные истории. Но наконец возникло это чувство – «вот оно».
– В какой момент?
– Когда я уже отчаялся. Я бросал тексты, не дописывал. Что-то мешало. В них не было мотора, который двигал бы слова. Не было главного. Знаешь, что главное в искусстве? Ведь все сюжеты и вправду уже придуманы. Как правильно подметил Борхес – историй всего четыре. О городе, который штурмуют и обороняют герои, о возвращении, о поиске и о самоубийстве бога. Когда я преподавал литературное мастерство в «Русском пионере», я говорил студентам: вот четыре истории, но есть пятая, которую вы можете в этот мир привнести. Пятая история – о Борхесе, который придумал, что историй всего четыре. У каждого писателя своя история. Мы привносим в мир то, чего не было до нас. Придумать сюжет несложно. А вот найти мелодию души, которая у каждого своя, гораздо сложнее. Эта мелодия, которую писатель транслирует с первых удавшихся попыток, уникальна. Почему ранние вещи не получаются? Потому что в них нет интонации. Это тонкая и неуловимая сущность в искусстве. Ты вдруг понимаешь, что в тебе говорит голос: то ты его чуть опережаешь, пытаясь записать, то он тебя опережает…
– Как вы его услышали?
– После горы неудачных попыток. Как я понял, что это он? А как отличить оргазм, полученный с женщиной, от самоудовлетворения? Механизм ведь один и тот же, результат одинаковый. Но любой мужчина видит разницу. С искусством так же. А голос я услышал при очень волнующих обстоятельствах. Я окончил факультет журналистики МГУ и работал на Radio Moscow, почти в контрразведке. Вещание шло на сто семьдесят стран. Я работал младшим редактором в главной редакции информации, готовил доклады по советской прессе и по зарубежным агентствам для Плевако, руководителя отдела: делаешь выжимки и рассылаешь по редакциям. Наговорит Косыгин или Громыко на десять страниц текста, твоя задача – сделать сжатый материал на десять строк. После Плевако шел с докладом к Лапину, тогдашнему директору Гостелерадио СССР. Я числился маленьким винтиком большой системы. Помимо дневных, мне доставались жуткие ночные дежурства. Ты сидишь «на телетайпе» в герметичной комнате (я астму там заработал) и анализируешь входящие материалы, часть из которых – с пометкой «эмбарго» до определенного часа. И вот, отработав полтора года в критических условиях и не думая ни о какой литературе – сидя в прокуренной наглухо комнате, я хотел лишь глотнуть свежего воздуха и выспаться нормально! – я вдруг услышал «мелодию». Пришли образы, как будто приоткрылся шлюз. Полились мелодии с определенной интонацией. И я стал это записывать. Я хорошо помню этот момент. Это происходило на фоне противостояния с США – Рейган, гонка вооружений, «Звездные войны». А я, вместо того, чтобы следить за повесткой, отрывал куски бумаги от лент телетайпа и записывал текст. Не думая, зачем. Забегая вперед, скажу: с Гостелерадио СССР меня выгнали из-за «Двора прадеда Гриши» – сборника, который я начал в телетайпной.
– Почему выгнали?
– Я эту историю раньше не рассказывал. Дело было так. Ночь за ночью я приходил на смену и продолжал записывать. Уже появились наметки первых двух рассказов. Я чувствовал – это оно, чувствовал себя окрыленным, одухотворенным. Чувствовал, что ничего не боюсь. Работа отошла на второй план. Я возвращался туда, потому что телетайпная создавала своего рода магическую атмосферу. Я писал под стук аппаратов, в прокуренной, наглухо герметичной комнате. Ду-ду-ду-ду. Стучат аппараты. С шуршанием выплевывают бумагу. Вокруг трещит. Меня это не отвлекало, наоборот. Кстати, если писатель ищет условия для творчества – скажем, домик на берегу моря, тишина – это чушь. «Просветление» приходит где угодно.
Итак, я писал. А в мире произошло глобальное мировое событие. Министра иностранных дел Андрея Громыко сделали Председателем Совета Министров СССР. Это серьезное повышение, и Рейган отправил коллеге очень теплое поздравление… несмотря на холодную войну. Видимо, это был стратегический шаг. В Политбюро посовещались и дали очень душевный ответ Рейгану. Американцы сделали шаг, мы сделали шаг. И вот такой ответный поклон пришел в мою смену. С пометкой «эмбарго до двух ночи»: то есть материал нельзя выпускать ни в какие СМИ, пока не пришло время. Я, увлеченный написанием рассказов, подготовил материал к эфиру и сделал врезку: «Громыко благодарит Рейгана в ответ на его поздравления». И так далее. Зная время снятия запрета на публикацию, я продолжаю работу. Выпущу в два ночи, думаю я. И пишу. Через час в мире происходит невероятное событие: делая радиопробу у себя в Америке, Рейган вместо «раз, два, три, хорошо ли меня слышно», в шутку так говорит: «Я приказываю поднять все бомбардировщики США и лететь бомбить русских». Это задокументированный факт. Естественно, новость разлетелась по мировым агентствам, тут же стала центральной. И, конечно же, на ленту в телетайпную пришло сообщение – немедленно снять материал с благодарностями председателя Совмина. Решили они там, видимо, так: молчание на поздравление и станет ответом на безбашенную шутку Рейгана. А я продолжал отрывать бумагу и записывать рассказы – не заметил распоряжения на ленте. Отдежурил ночную смену, вышел на утреннюю – так я тогда работал. Прихожу часам к одиннадцати и вижу переполох. Думаю – что случилось? И вскоре выясняю, что я, двадцатидвухлетний пацан, вмешался в мировую политику и провалил задумку «не отвечать Рейгану». Вышел страшный скандал. Рейгана – так вышло – поблагодарили, несмотря ни на какие шутки. А меня «укатали». И все же я благодарен тому случаю. Тогда я начал писать. Почувствовал защищенность самим фактом, что я пишу. Стал другим человеком на клеточном уровне. Даже астма прошла.
– В вашем дебютном сборнике «Двор прадеда Гриши» одиннадцать рассказов. Вы быстро их написали?
