– Ты видел много смерти. Расскажи, пожалуйста, о своих с ней отношениях.
– Ее зримое или незримое присутствие… думаю, это должно быть главной темой для человека, который связал свою жизнь с литературой. Все, что делает художник, – всего лишь вариации и интерпретации на тему смерти. Сон без сновидений, райские кущи или вполне себе сносный лимб… можно долго фантазировать. Конечность существования – это, по сути, глубоко неестественная мысль для всего живого. С этим срочно надо что-то делать. Я, например, решил об этом писать.
– Ты как-то сказал: «Мы – это не только то, что у нас есть, но, как мне кажется, еще в большей степени, то, чего нам сильнее всего в себе не хватает». Чего тебе не хватает сейчас?
– Цельности, сдержанности и владения собой. И еще – равнодушия к глупости.
– Твоя книга про кота, «Дни Савелия», – метафора жизни. Но грустная выходит жизнь-то. Где надежда?
– Надежда, в лучшем ее смысле, не должна зависеть от обстоятельств, как бы трагично они ни складывались. Надежда – это наша фляжка воды в самой безжизненной пустыне.
– «История романа – это череда расставаний и потерь. Чем-то моя жизнь стала похожа на роман, когда я его писал». Снова твои слова. Ты упоминал, что купил квартиру по соседству с тем самым адресом, который описан в романе… Так жизнь определяет литературу или литература жизнь?
– Я как раз сейчас разбираюсь в этом вопросе. Это большая тайна. Я довольно скептически отношусь ко всякой эзотерике и вообще к простым способам обозначить наши связи с потусторонним. Как правило, все это – дешевые спекуляции. Но все-таки я чувствую, что существуют, если можно так выразиться, некие рифмы. В моей жизни я их слышу. И слышу их особенно явственно, когда происходит что-то очень важное. Как сказал Бродский: «Писатель измеряется его метафизичностью». Эта метафизичность должна присутствовать в текстах, как ни странно, даже самого убежденного атеиста.
– Я когда-то спросил Евгения Водолазкина, программирует ли писатель события. Он ответил, что писатель не всегда должен программировать, иногда надо просто сохранять. Ты ощущаешь такую ответственность?
– Нам действительно не дано предугадать, как слово наше отзовется. Да, это правда. А написанное слово, я уверен, оказывает гораздо большее воздействие, чем слово сказанное. Человек, особенно русский человек, доверяет написанному больше, чем сказанному. Поэтому и страна у нас такая литературоцентричная. Да, вне всякого сомнения, я думаю о том, как бы не причинить словом вред. Но пока что, кажется, у меня не было повода волноваться.
– И сразу же цитата из текста: «Ведь мы не начинаем нашу жизнь каждый день. Мы продолжаем звучать, послушные чьему-то нажатию клавиши». То есть ты все же считаешь, что в жизни мы ничего не решаем и от нас ничего не зависит?
– На этот вопрос ответа у меня нет. Но думаю, даже веря в предопределение, надо жить так, словно ты ничего об этом не знаешь. Иначе, как часто бывает, человек просто снимает с себя ответственность за ужасные поступки и перекладывает ее на фатум.
– У тебя были писательские амбиции?
– Да, конечно, и они появились гораздо раньше актерских.
– Интонация текста – в меру ностальгическая, в меру меланхоличная. Откуда она взялась?
– На самом деле в романе много юмора. Я хотел написать такую книгу, чтобы читатель не знал, что ему делать: плакать или смеяться. Для меня, во всяком случае, это любимый жанр.
– Что для тебя лично значит L’amoroso Вивальди? Ты то и дело возвращаешься к этой мелодии в тексте.
– Я выбрал этот мотив… как сказать. Мне нужно было что-то лирическое, легкое. То, что кот Савелий пронесет через всю жизнь как образ детской безмятежности. Как воспоминание о счастье. Но, признаюсь, с этим мотивом конкурировал Бах. А точнее, прелюдия и фуга ми минор. Но все-таки кастинг выиграл Вивальди.
– «Пока она несла меня, я раскачивался в воздухе: синь небес – зелень трав, синь небес – зелень трав. Кувырок – дно коробки». Сам текст музыкален. То легато, то отрывистое стаккато. Ты слышал музыку текста, когда писал?
– Да, и я очень много слушал музыку. У меня был целый плейлист. Когда я садился за стол, особенно на финальном этапе, я зажигал свечку и включал музыку. Без этого я не начинал писать. Я даже думаю, что без найденного мотива я бы, наверное, не смог докончить роман.
– Это про музыку книги. А какова музыка твоей жизни?
– Ее даже больше. Я же ведь еще и музыкант. У меня есть группа. Музыка – это огромная часть меня, я всегда что-то слушаю, постоянно. Сейчас я гораздо больше слушаю классику, особенно барокко. В юности я, как и все мое поколение, прошел школу Radiohead, Massive Attack, британского рока и всякой электронщины. В частности, Aphex Twin. Но сейчас я от всего этого подустал. Эта музыка, при всей моей к ней искренней любви, довольно ограниченна. В Монтеверди или Бетховене каждый раз я открываю что-то, чего не замечал.
– Еще цитата из «Дней Савелия»: «Жизнь не просто одна, но даже какая ни есть, она с каждым днем все убывает и убывает, как вода в дырявом корыте». Это твое отношение к жизни?
– Это не отношение, это данность.
– Не удержусь и снова тебя процитирую: «Ножницами, в строгом соответствии с пунктирными линиями, Митя надрезал объявления снизу. Потом они еще долго трепетали на ветру бахромой телефонных номеров. Трепетали, пока не превращались в те же самые ошметки, которые Митя аккуратно счищал, чтобы наклеить на их место новое объявление. Но квартиры в нашем районе почему-то не пользовались особенной популярностью, поэтому труд Мити был до некоторой степени бессмысленным». Не метафора ли это жизни большинства людей в нашем современном обществе?
– Ну, до некоторой степени, любой человеческий труд при любой эпохе – это труд Сизифа. Должно быть, в наши дни человек особенно часто спрашивает себя – что и зачем я делаю? Недаром самое распространенное заболевание в современном обществе – депрессия. Да, стоит нам остановиться, посмотреть в зеркало и задать себе вопрос, что вообще происходит, – и после этого мы можем навсегда потерять покой. Я много об этом пишу в книге.
– «Короче, круглые сутки ей нечего было делать. Она маялась от скуки. Комфорт притуплял ее воображение». Ты сейчас опять о себе написал? Считаешь, что нужно жить в стрессовом ритме?
– Нет, в стрессе нет ничего созидательного и позитивного. Безусловно, я находился в крайнем напряжении, когда писал книгу, особенно последнюю часть. Но это естественно. Если ты занимаешься литературой серьезно – это предельная концентрация всех сил. Это многое забирает. Я осенью отрастил бороду и длинные волосы. Однажды проходил мимо храма, и старушка попросила у меня благословения. Я благословил, мне не жалко. В общем, выглядел я странно. Но надо уметь восстанавливаться. Я занимаюсь бегом, слушаю музыку. Есть разные способы держаться на плаву.
