– Их всегда было много. Сейчас даже поменьше. Во главе процесса – безусловные профи: Водолазкин, Крусанов, Варламов. Все мастера.
– Не буду называть имен, но вы сказали, что один довольно известный писатель – «это ничто». Дайте, пожалуйста, свое определение – кто такой настоящий писатель.
– Нет определения. Акунин плохой писатель для читателей со средним вкусом. Хотя рассказчик историй – нормальный. Средний бойкий беллетрист начала XX века. Тогда таких много было. Со временем это станет очевидно всем. Определять это не обязательно.
– Вы в открытую высказываетесь о творчестве других писателей, не боясь, что они обидятся. Почему?
– Люди боятся говорить от слабости. Они осознают, что их место в литературе – маленькое, и боятся его еще больше уменьшить. А у меня свое место в литературе, и я ничего не боюсь говорить. Ни про войну, ни про мир, ни про коллег, ни про их национальность, ни про их пол или бесполость. Я пришел в мир не для того, чтоб всю жизнь скрывать что-то для меня очевидное.
– Где граница между литературой и мусором?
– У вас в голове.
– Ваши слова: «Только производя мусор, писатель становится независим материально». Если я не ошибаюсь, еще Стейнбек сказал, что колоссальными тиражами продается либо бульварный мусор, либо гениальная литература. А так называемые крепкие середняки страдают. У вас есть объяснение вот этого разброса читателя по полюсам?
– А в России это перестало работать. Серьезные писатели давно обыгрывают любые дамские романы, детективы и эротику. Возглавляют списки продаж книжки того же Евгения Водолазкина. Я уважаю нашего читателя, он очень умный.
– Тогда чем объясняется возрастающий интерес аудитории к «интеллектуальной прозе»?
– Небо стало ближе.
– В какой момент писатель становится писателем?
– В момент зачатия.
– «Для меня самое главное происходит в области языка». То есть вы поклонник, как говорит Ольга Славникова, «логоцентричной» литературы?
– Если угодно, да.
– Вы написали о дебюте Самсонова: «Давно такого не было: я ходил потрясенный и всем про него говорил». Чем он вас так потряс? И как вы оцениваете то, что он пишет сейчас?
– Я не читал его последних книг. Некогда. Потом прочитаю и скажу. Но «Аномалия Камлаева» такое же чудо, как «Язычник». Но это не дебют. Его дебют – роман «Ноги» про футболиста, очень средний. Но мой сын, увлекающийся футболом, его прочитал. Я все книги Самсонова покупаю. Просто в благодарность за «Аномалию…».
– Почему такие, как Самсонов, не становятся «массовыми» писателями?
– Случайность. Мог бы стать. Какой-то мелочи не хватает.
– И почему действительно яркие тексты не находят читателя? Вот, например, столь полюбившийся вам «Блуда и МУДО» или «Язычник»…
– Иванова читают многие и с удовольствием. В числе немногих вышеназванных он первый среди равных. Алексей Иванов, Олег Ермаков, Михаил Тарковский – они все классики. Если их сегодня не прочитал кто-то – это не их проблемы. У Леши Иванова просто характер вредный. Он мог бы и выше место занимать, если бы поменьше думал о том, как про него пишут, куда его премируют и какие премии ему не дают. Проза у него сногсшибательная. «Тобол» – роман на уровне «Петра I» Алексея Толстого, особенно первая книга. Во второй чуть больше допущений и экшна, чем мне хотелось бы, но это выбор автора.
– «Я не верю, что снизойти может целый роман». А во что вы верите? В тяжелый и упорный труд?
– Сначала труд, а потом может снизойти.
– Вы рассказывали, что выросли на Аполлинере, Ромене Гари и Сент-Экзюпери. Влияние на вас оказали Пушкин, Лермонтов, Толстой, что неизбежно. Кто еще сформировал вас как писателя?
– Мы называли все эти имена: Газданов, Леонид Леонов. Еще Анатолий Мариенгоф. Проза Валентина Катаева. Алексей Николаевич Толстой. Поэзия: Блок, Есенин, Луговской, Гумилев, Юрий Кузнецов, Бродский. Чухонцева сейчас читаю с восторгом.
– «Проверку прочности и эластичности языка во все времена проводит литература» – снова ваши слова. И какие выводы о языке можно сделать сейчас?
– Мы как народ в отличной форме.
– «Свобода в том, чтобы тебя слышали». Вы как писатель эту свободу обрели?
– Я ее и не терял.
– Вы как писатель ищете способы как-то влиять на окружающую действительность?
– Я просто пишу. Написанное может влиять, может нет. Я мало об этом думаю.
– А что вы хотели бы изменить?
– Меня все устраивает. Пусть все будет как есть.
– Зачем вы пишете?
– Мне за это платят.
– Какой след вы хотите оставить после себя?
– Красивый портрет в рамочке в моей деревенской школе. Позолоченные бюстики в пивных. Чтобы орехи можно было о голову колоть. Или сырые яйца.
– Как вы относитесь к иерархиям в литературе? Вы как-то вспоминали слова Пелевина, что писатель – это «злобное, завистливое эго». Вы тоже такой?
– Нет, не такой. Я смотрю за литературой как за красивой поляной, мне радостно от успехов всех моих друзей. А сорняки я не люблю.
– Для романа «Обитель» вы изучали архивные документы. И все же это художественное произведение. Скажите, где грань между документалистикой и прозой?
– Проза – это документалистика высочайшего уровня. Документалистика работает с документами, а проза с сознанием и душой, которые в документах чаще всего неразличимы.
– Можно ли научить писательскому мастерству?
– Можно научить не делать общие ошибки. Мастерству – нет.
– «Я как зарабатывал на своих книгах, так и зарабатываю». То есть писатель в России все же может кормить себя и семью писательским трудом?
– Кто-то может, кто-то нет. Как повезет.
– Писатель Захар Прилепин образца 2004 года и писатель Захар Прилепин образца 2017 года – как изменили вас тексты, которые вы написали?
– Никак.
– Вы по своему имени не скучаете? Не устали быть Захаром?
– Можете назвать меня Женей, я всплакну.
– Вы, помнится, налаживали бизнес по производству ватников, а потом Рубанов написал роман «Патриот», в котором главный герой пытается создать гениальные ватники. Это он у вас идею позаимствовал?
– Думаю, да. Но она и так в воздухе носилась.
– Кстати, о Рубанове: вы говорите, что он «пишет так, как будто “качает железо” или ставит удар». А как вы сами пишете?
