– Вы апеллируете к тому, что талант и есть индикатор «предрасположенности» писателя к писательству?
– Господи, да нет же. Я просто уверена, что без таланта не будет и мастерства. То есть, конечно, это чудесная теория: старайся и будешь вознагражден. Сиди за столом по десять часов в день, и рано или поздно напишешь «Войну и мир». Но равные возможности – это миф, человеку без музыкального слуха не стать оперным певцом, учись он хоть тридцать лет. Словом, мечты бывают бесплодными, и важно уметь это вовремя признать.
– Что вы думаете о теории? На что опираетесь в своем творчестве?
– О теории я не думаю совсем. Где-то очень далеко, совершенно отдельно от меня существует гигантская сложная наука – литературоведение. Текстология, поэтика, стилистика, литературная критика, наконец. Всеми этими важными вещами занимаются серьезные, специально обученные люди, а я сижу за кухонным столом и просто пишу. Опираться при этом я могу только на собственный читательский опыт, на внутреннее ощущение – «так правильно». Других инструментов у меня нет.
– Могу уверенно предположить: вы запоем читали в детстве. Иначе никак. Не сложилась бы иначе в сознании та самая система координат, что сделала вас писателем. Признавайтесь, читали под одеялом с включенным фонариком тайком от родителей?
– Ну конечно. Я и до сих пор читаю запоем. Жадно, все время. А когда не получается читать книги, я их слушаю. Пока мою посуду, сижу за рулем или хожу за грибами. Тут вот что важно: литературоведом писателю быть совершенно не обязательно. Но если ты не читатель, хорошим писателем стать нельзя.
– Были ли у вас сомнения, когда вы начинали писать? Да, я понимаю, что текст сам «запросился» на бумагу. Но все же: как велась работа над первым романом?
– Честно говоря, с первым романом все вышло случайно. Мы просто посмотрели очередной фильм об эпидемии и за ужином немножко порассуждали о том, как поступили бы, случись это с нами. А потом я написала небольшой рассказ от первого лица и выложила в «Живом журнале» – тогда все туда что-то писали. Ничего серьезного, просто текст в ЖЖ, который неожиданно зацепил несколько тысяч читателей, – такое иногда случается. Люди пришли и стали со мной разговаривать, и тогда я написала еще немного, а потом еще. Это, конечно, диковатый способ писать роман – линейно, без четкого плана, без возможности вернуться и что-то исправить или дополнить. Будь я настоящим писателем, вряд ли на такое отважилась бы, но я-то была самозванец, который не знал, что надо бояться. Чаще всего я понятия не имела даже о том, что случится в следующей главе, не говоря уже о финале, и со всеми ловушками, подстерегающими неопытного автора, приходилось разбираться на бегу… словом, по всему выходило, что получится ерунда. Как ни странно, когда роман был закончен (еще и неприлично быстро, меньше, чем за год), его захотели сразу три хороших московских издателя, и через несколько месяцев он вышел в «Эксмо», а потом его еще и перевели на 11 языков. По нему вот-вот выйдет сериал, и недавно мы продали права на экранизацию в Америке. Но сегодня я бы, конечно, все сделала иначе. Это в самом полном смысле слова дебютный роман, и у меня теперешней очень много к нему претензий. Когда я вижу человека с «Вонгозером» в руках, мне всегда хочется подбежать, вырвать книжку и сказать – подождите, не читайте, я сейчас быстро все перепишу! Хотя быстро как раз не получится уже.
– Что изменилось сейчас? Страхи и сомнения остались?
– Ну еще бы. Все изменилось. Я бы даже сказала, страхов и сомнений теперь гораздо больше, в разы. Свой второй роман, «Живые люди», я писала два года, а «Кто не спрятался» – четыре с половиной. Есть хорошие шансы, что на следующую книгу я убью лет десять, я просто разучилась относиться к этому легко.
– А есть наметки? О чем пишете и что готовите сейчас?
– Завидую людям, способным начать следующую книгу сразу же, как только закончена предыдущая. Как будто у них в голове очередь из готовых историй, желающих быть рассказанными. Я так не умею, мне нужно дождаться, пока недавно законченный текст оторвется и отпустит меня, и только после этого появляется место для следующего. Не сразу причем, все равно еще долго надо ходить, ходить с ним, думать о нем, крутить так и эдак. Пока могу сказать только, что задумала одну вещь, но пока не знаю, как к ней подступиться. Времени мало, и я страшно корю себя за эти проволочки, но это как с талантом, помните, мы говорили вначале? Я в границах своих возможностей и давно знаю, что думаю медленно, так что стараюсь смириться с этим. По-другому у меня все равно не выйдет.
– Что для вас писательство? Профессия или увлечение?
– Профессия, конечно. Теперь – точно. Я много разного делала раньше: когда-то была переводчиком, например, потом очень долго занималась транспортной логистикой, а писать начала довольно поздно и, как мы выяснили раньше, совершенно случайно. Но вот уже восемь лет я только пишу, и все. Это занимает все время, все мысли и все силы. И это единственное меня кормит. Кстати, тоже критерий, отличающий профессию от хобби.
– Вы – ну, скажем так, редкое исключение: вас писательство кормит. У нас же в России как: писатель пишет, потому что не может не писать. А деньги зарабатывает где-то еще.
– Да я не очень верю в «если можешь не писать – не пиши». Не писать легко, гораздо легче, чем наоборот. Поднял руки от стола и не пишешь, просто живешь свою единственную жизнь, разбираешься с ней не через тексты, а в лоб. Потребность отойти в сторону и все это зачем-то записывать – такая девиация, невроз. Определенно в ущерб этой самой реальной жизни, как алкоголизм, например. То есть это скорее зависимость. Но если подсядешь – пропал, все, без нее гораздо меньше радости. Что же до исключений – да бросьте. Профессия кормит не только меня.
– В чем, на ваш взгляд, кроется секрет писательского успеха?
– Ох, хотела бы я знать. Он потому и «кроется», что никому доподлинно не известен, нет универсального рецепта. У всякого успеха может быть тысяча причин: талант, само собой. Удача играет не последнюю роль. Упорство, тяжелая долгая работа (хотя и это не гарантия). Или, например, чтобы кто-то в тебя поверил. Сначала я, конечно, хотела ответить просто – хороший текст, но даже это неправда. Плохие тексты тоже нередко становятся успешными, востребованными и расходятся миллионами просто потому, что попали в какой-то нерв, случайно среагировали на какой-то актуальный читательский запрос и оказались нужны, утешили или развлекли. Когда не можешь придумать однозначного ответа, хороший способ выкрутиться – поставить под сомнение сам вопрос: а определите успех. Писательский. Это что, по-вашему? Многотысячные тиражи сегодня или длинное трудное превращение в классика, который останется в хрестоматиях? Наивные читательские отзывы, полные восторга и слез, или скупое уважение цеха, критиков и коллег? Все сразу выпадает только самым оглушительно везучим и талантливым, а остальные разбираются с этой своей жаждой успеха как могут и никогда не счастливы, ни единой секунды собой не довольны.
