На пороге избы, держа в руках маленький керамический жирник, почти не дававший света, стояла монахиня. Свободной рукой она оправляла на себе мерлушковую шубу
[141], в спешке просто накинутую на плечи. На черный апостольник
[142] инокини была надета камилавка
[143] из куницы, за пояс заткнуты рукавицы из росомахи, а из-под рясы выглядывали мыски голубых сафьяновых сапожек, никак не походивших на обычные в монастырях белые сестринские сапоги.
«Не простая сестрица», – отметил для себя Феона, опуская пистолет, а вслух спросил:
– Ты кто? Как зовут тебя, сестра?
– А как хочешь? – с вызовом в голосе ответила монахиня, строптиво выпятив нижнюю губу. Была она молода, миловидна, но как-то по-мальчишески задириста и непокорна, что явственно отражалось на ее курносом слегка рябом лице.
– Хочешь инокиней Ириной, а хочешь княжной Марфой Вяземской зови!
Феона еще раз бросил внимательный взгляд на лицо черницы, подмечая для себя знакомые черты. Спросил осторожно:
– Ты не дочь ли князя Ивана Вяземского Меньшого?
– Его, – сказала удивленно. – Знал моего отца?
Вместо ответа Феона утвердительно покачал головой. Монахиня на секунду задумалась, потом прошептала, указывая глазами на беззаботно болтающих у ворот мушкетеров:
– Тебя сторожат?
– Нет, конечно, – невесело пошутил Феона, – хлопцы в «Репу»
[144] играют. Они мыши…
– А репка кто? – насмешливо спросила Марфа. – Царевна Анастасия?
Феона нахмурился и мрачно произнес, глядя тяжелым взглядом в область переносицы едкой монахини:
– Откуда знаешь?
– А в монастыре секретов нет, – живо ответила она и добавила: – Возьмешь с собой, покажу выход.
Думать о причинах, заставивших молодую монахиню бежать из обители, не было ни времени, ни желания. Ее предложение было единственной возможностью спасения, и Феона согласился без колебаний.
Прячась за стенами жилых изб, многочисленных сенников, дровяников и разделявших их глухих заборов, Марфа повела Феону с младенцем на руках в сторону от восточных ворот, уверенно прокладывая дорожку по снежной целине, держа путь к приземистой шатровой башне на северной стороне обители. Несмотря на то что Покровский девичий монастырь хоть и находился на посаде, но серьезных оборонительных задач никогда не выполнял. Башни не имели окон и бойниц. Стены были невысокими и тонкими, к тому же от ветхости и небрежения монастырских насельников в трех местах развалившимися, а проломные места затянуты деревянным острым тыном. Именно к одному из таких мест Марфа и привела Феону. Отсчитав от края башни десять шагов, Марфа остановилась.
– Здесь, – указала она пальцем на стык между бревнами.
Феона ударил ногой в указанное место. Бревна легко разъехались в разные стороны, образовав в деревянном тыне щель около полутора локтей
[145].
– Узковато будет! – покачал головой Феона, передавая ребенка на руки Марфе. Порвав кожух в двух местах и до крови расцарапав лоб, он протиснулся в лаз и, не без труда выбравшись с другой стороны, шепотом позвал свою спутницу. Шустрая и подвижная монахиня с видимой легкостью проделала то же самое, только куда ловчее и изящнее. Через мгновение она уже стояла рядом, задорно улыбаясь.
– Ну, – спросила она, – куда нам теперь?
– Нам? – удивился Феона такой настырной дерзости своей новой знакомой. – А ты точно со мной?
– Пока да, – убежденно произнесла она, качая младенца, и, подумав, добавила, кивнув головой на сопящий комок в ее руках: – Одной мне далеко не уйти, да и тебе с этим подарком тоже. Так что пошли вместе?
– Ну и отчаянная ты, княжна Марфа Ивановна, – развел руками озадаченный Феона и вдруг замер как вкопанный.
В следующее мгновенье глаза его сузились и приобрели стальной блеск. Молча зажав беглой чернице рот ладонью, он властно обнял ее за талию и силой повлек в тень полуразрушенного контрфорса
[146], плотно прижав спиной к обледенелым кирпичам стены. Причина столь странного поступка объяснилась тут же. Из-за северной башни буквально вылетел крытый возок, запряженный четверкой великолепных богемских рысаков. Возок сопровождала пара конных, вооруженных до зубов, гайдамаков
[147]. Проехав шагов сорок, возок остановился. Один из гайдамаков, пришпорив лошадь, поскакал дальше в сторону восточных ворот, а второй, спешившись, достал из-под небрежно наброшенного на плечи белого валяного копеняка
[148] кавалерийский карабин и встал с ним у дверей возка, беспечно беседуя с возницей на какой-то причудливой смеси польского и венгерского языков. Впрочем, возница, протирая сухой ветошью ствол рейтарского пистолета
[149], взятого из седельного ольстра, кажется, прекрасно его понимал.
Убедившись, что поляки их не заметили, Феона убрал ладонь с губ Марфы и прошептал на ухо:
– Прости, княжна, по-другому нельзя было.
– Да нет, ничего, мне даже понравилось! – тихо хохотнула та, кокетливо оправляя свободной рукой кунью камилавку и апостольник.
Хмурый Феона поднес палец к губам, призывая Марфу к тишине, и, держась в тени монастырской стены, по-волчьи бесшумно направился к возку. Незаметно приблизившись на пять саженей
[150], он достал из-за пояса пистолеты и осторожно, стараясь не шуметь, взвел курки.
– А ты их убьешь? – услышал он сзади жаркий шепот Марфы.
– Убью, – сквозь зубы, едва слышно процедил Феона.
– Всех! – ахнула оробевшая вдруг княжна.
– Всех, – сурово подтвердил он раздраженно.
В этот момент ребенок, до того мирно дремавший на руках неугомонной инокини, пару раз вздохнул суетливо и заорал раскатисто и звонко, кажется, пугая самого себя изумительной силой своего голоса.
