Воин сел, прислонился спиной к стене и на мгновенье закрыл усталые глаза.
– Все хорошо, батюшка? – с тревогой спросил у отца мальчик, снимая малахай
[163] и пытаясь пристроить его между стеной и головой отца.
– Спаси Христос, Данилка, – поблагодарил отец, отодвигая руку сына, держащего шапку, – лишнее это. Хвала Исусу, мы у своих. Теперь все наладится!
Он приподнялся, застонал и, запустив руку за пазуху, вынул ее полную крови.
– Сильно зацепили меня черти веревочные! – произнес он бесстрастно, вытирая ладонь о сукно делии. – Идти надо. Помоги подняться.
Данилка бросился помогать отцу, и в это время за поворотом, откуда они пришли, послышались громкие голоса и топот сапог.
– Ты закрыл потайную дверь? – спросил отец строго.
– Я не помню! – захныкал мальчишка, испуганно глядя на отца.
– Ладно, – махнул тот рукой, – теперь поздно вспоминать! Бежим! – Мужчина бросил себе под ноги факел и затоптал его. – Незачем нам ляхам помогать, – произнес он в абсолютной темноте.
– Как же мы пойдем, батюшка? – спросил Данилка, прижимаясь всем телом к отцу.
– Проворно! – пошутил тот и, опираясь на плечи сына, нырнул в один из боковых проходов подземелья.
Феона в кромешной темноте успел еще услышать слова отца, обращенные к сыну:
– Эти подземелья еще прадед твой Даниил Дмитриевич Загрязский с князем Михаилом Даниловичем Щенятевым отстроил. А в 92-м
[164] в этих подземельях и мне с дедом Данилой и игуменом Пименом побывать приключилось.
– Зачем, батюшка?
– О чем не сказывают, о том не допытывайся! Придет время, узнаешь!
Глава 15
Мгла поглотила последние слова. Феона открыл глаза. Он по-прежнему сидел около затвора старца, и крепкие пальцы Иова клещами впивались в его плечо.
– Что это было, отче? – растерянно произнес Феона, пытаясь разобраться в своих чувствах.
– Ты задаешь вопрос, на который я не могу ответить.
– Расскажи, что было потом? – попросил Феона.
За дверью слышалось сиплое дыхание, натужное сопение и сухое старческое покашливание. Иов вспоминал, произнося слова медленно и растяжно, словно камни языком ворочал:
– Они появились на монастырском дворе неожиданно. Раненый мужчина и мальчик. За ними гнался отряд ляхов. Раненый в одиночку дрался с десятком и держался до тех пор, пока к нему на помощь не подоспели стрельцы, охранявшие обитель. Людишек польских они с Божьей помощью перебили, но один все же ушел. Храбрец наш порублен был безжалостно. В чем только душа держалась? Его тогда отнесли в лазарет, где я первый раз и узрел в его руках эту псалтырь.
– Получается, он принес ее с собой?
– Получается, так, – пожал плечами старец, – во всяком случае, раньше я ее не видел.
Жирная, назойливая сентябрьская муха, громко жужжа, села Феоне на левое запястье и больно до крови укусила. Резким и стремительным движением Феона прихлопнул ее ладонью правой руки и досадливо поморщился.
– В моем видении раненый дворянин утверждал, что бывал в подземелье с дедом и отцом наместником. Расскажи, отец Иов, что знаешь об этом?
– Ничего не знаю, – ответил затворник. – Мы и подземелья не нашли. Искали, да без толку. Но известно ли тебе, отец Феона, кем был игумен Пимен?
Феона промолчал, но ощутил легкое давление в затылке, которое появлялось у него всякий раз, когда он чувствовал, что сейчас произойдет что-то очень важное, пусть на первый взгляд и неочевидное, пренебрегать которым он не имел права.
– В миру звался он князем Петром Михайловичем Щенятевым. Прославленный был воин. В царствование Ивана Васильевича Грозного в высоких чинах ходил человек, да опала все перечеркнула. Недаром люди говорят, подле трона – ближе к смерти. Жена на чужбине под призором лукавого беглеца Андрюшки Курбского и года не протянула. С тоски померла. Малолетний сын сгинул бесследно, словно не жил. А сам князь, дабы жизнь сохранить в Нероцком монастыре, постриг принял под именем Пимена. Да ты слышал о нем, отец Феона?
– Не только слышал, но и встретиться довелось.
– Это когда же? – недоверчиво прохрипел Иов из-за перегородки.
– Как раз весной 92-го
[165]. Царский оружничий
[166] Богдан Бельский
[167] велел мне в палаты к государю чернеца тайно привести, да предупредил, что головой отвечаю, потому что монах не простой, а бывший князь Щенятев, которого пятнадцать лет при дворе убиенным считали.
Старец в келье хмыкнул неопределенно и проскрипел:
– В тот год митрополит Дионисий по совету царскому в нарушение обычных правил поставил отца Пимена наместником в эту обитель.
Феона бросил рассеянный взгляд на рассохшуюся дверь кельи отшельника, опустил глаза в пол и задумался. Впервые за время, прошедшее с начала дознания, все разрозненные явления, связанные с убийством библиотекаря и загадочной псалтырью, превратились из цепи случайных, никак не связанных между собой событий в одну историю, в которой существовали разум и закономерность, и причиной тому был появившийся след. След отчетливый и красноречивый. Феона всегда исходил из простой идеи, что любое объяснение случившегося преступления – это особый вид мысли, с помощью которой рано или поздно происходил скачок от возможного к подлинному. И тут уже не так важно, стал бы этот след в конечном счете главным шляхом или оказался узким проселком, по убеждению Феоны, он все равно вел к преступнику. А уж пройти по такой дороге и не сбиться со следа – это то, что он всегда делал лучше многих других.
– Как умер игумен? – задал Феона вопрос притихшему за дверью Иову. – Почему он оказался в руках поляков?
Иов тяжело вздохнул и с горечью в голосе произнес:
– Поляки осадили монастырь и потребовали открыть ворота. В противном случае обещали разорить обитель и всех убить. Вот тогда игумен и вызвался идти на переговоры. Помню, встал он перед нами рыдающими навзрыд и сказал: «Не плачьте, братья. Сегодня особый день. Сегодня я умру, но вы живы, и обитель спасена». Как сказал, так все и сталось! Один он и сложил свою голову, а мы, видишь, целехонькие остались.
– Игумен что, отче, как и ты, пророчествовал? – удивился Феона.
– Нет, – послышался спокойный голос отшельника, – до того дня я за ним ничего такого не замечал.
