– Что я знаю? – повторил он и пожал плечами. – Да, пожалуй, ничего особенно нового, которого не знают другие. Того, что в Речи Посполитой каждый босяк и обшмыга может купить у бродячего жида за пару дукатов поддельный патент на панство, повесить на бок шутовскую саблю и днями напролет сидеть в корчме, пропивая хозяйство и рассказывая таким же голодранцам завиральные сказки о своих благородных предках.
– Ах ты, курва московская, – заорал поручик, брызжа слюной от возмущения, – теперь наш поединок – дело чести! Я зарублю тебя, а потом отдам твою пани моим товарищам. Так что, если хочешь отсрочить ее мучения, попробуй, продержись подольше. – Поручик вынул саблю из ножен и встал в боевую стойку, заложив левую руку за спину. – Я жду! – сказал он, угрожающе сверкая глазами.
– Дурак ты, пан, – ответил Феона, неспешно и даже лениво вставая напротив противника. – Сабля оружие долга, а не чести, и выяснять личные отношения на ней так же глупо, как стреляться из пушек. Только ляхи могут тешить подобной глупостью свою «сарматскую» спесь. Я же чести в том особой не вижу, но ежели пан так желает смерти, я не буду противиться его желанию…
Карабела поручика со свистом рассекла воздух, не дав Феоне договорить. Удар был стремителен и коварен, но пришелся в пустоту. Осознав промах, поручик отскочил назад, зарычал, оскалился и бросился в новую атаку. Его сабля мелькала, как молния, и жалила, как пчела. Она была то слева, то справа, то сверху, то снизу. Шла по кругу и крест-накрест. Редко можно было встретить такую скоростную и при этом почти безупречную технику сабельного боя. Тем более удивительно было осознавать, что каждый раз в решающий момент поединка на пути его смертоносного лезвия оказывалась пустота или сабля Феоны. Поручик злился. Он не понимал, почему русский не атаковал, а только защищался, при этом так умело, что ни разу не подставился даже под самые хитрые его приемы. Непонимание противника заставляло его нервничать, нервы приводили к усталости, а усталость – к непредвиденным ошибкам. Поручик решил, что понял хитрость врага, и собрался закончить все как можно быстрее двумя-тремя стремительными атаками.
Феона в свою очередь думал совсем о другом. Ему мало было победить поручика. Ибо оставались еще четверо его товарищей, держащих их на прицеле своих карабинов. Феоне надо было перед решающим ударом занять удобное положение между поручиком и его гусарами, чтобы постараться успеть вывести их из строя раньше, чем они это сделают с ним. Наконец Феоне показалось, что удобная позиция была найдена и все готово к решающей атаке. Он сделал ложный выпад, который поручик парировал встречной крестовой атакой, но его крест оказался чуть шире, чуть выше и чуть медленнее, чем надо. Этим и не преминул воспользоваться Феона. Слегка присев на опорную ногу, он вывернул кисть руки и нанес хлесткий удар снизу вверх. Сабля прошла по диагонали, глубоко разрубив кадык и задев сонную артерию. Из разрубленного горла со свистом вырвался воздух. Поручик выронил саблю, зажал горло обеими руками. Глаза его налились кровью, и он, сделав пару шагов, осел на землю, как мешок старого сена.
Тем временем Феона, не давая опомниться гусарам, попытался атаковать их. План хоть и казался безрассудным, однако вполне мог осуществиться, учитывая растерянность противника, но вмешалось непредвиденное. Снег, лежащий на месте поединка, оказался настолько утоптанным, что местами превратился в обычный лед. Феона сделал шаг, поскользнулся и упал навзничь, роняя оружие.
«Ну вот, кажется, и все?» – подумал он обреченно, понимая, что второго шанса ему не дадут.
Страха не было. Вместо него возникло холодное, всепоглощающее любопытство. Заголосила Настя. Запричитала обычно бойкая княжна Марфа. А с неба, тихо кружась, падали крупные снежинки, мягкие, как перина смерти, и холодные, как ледяное дыхание вечности. Феона увидел неестественно огромное черное дуло карабина, глядевшее ему прямо в лоб.
Глава 20
Феона покидал двор воеводы в сумерках. Ночная стража уже перекрывала рогатками главные улицы большого посада. Объезжие головы в сопровождении стрельцов обходили дворы горожан, стучали набалдашниками тростей в ворота и требовали не разжигать лишних огней и не топить бани во избежание пожаров, и без того часто случавшихся в деревянном в основе своей городе. Стромилов предлагал монаху остаться до утра, но Феона, сославшись на неотложные монастырские дела, заявил, что заночует на владычном дворе. Воевода спокойно воспринял отказ и вполне добродушно распрощался с монахом у переднего крыльца.
Проводить учителя до дрожек вызвалась маленькая Настя. Всю дорогу она насупленно молчала, глядя себе под ноги, но у повозки не выдержала и, схватив отца Феону за рукав однорядки, подтянулась на цыпочках и зашептала обжигающей ухо скороговоркой:
– Отче, ты не думай, дядя Юра хороший! Тетушка бранит его потому, что сплетням бабки Агаты верит.
– И что это за сплетни? – прошептал Феона в ответ, глядя на девочку с едва заметной иронией.
Настя помялась, но решила выложить все начистоту:
– Лягуха старая врет, что дядюшка по ночам на Гостиный двор к свояченице атамана Просовецкого ходит.
– Вот прямо так и врет? – с напускным ужасом воскликнул Феона.
– Да! – решительно махнула головой Настя, и из глаз ее покатились крупные слезы. – А он не мог. Дядя Юра честный и добрый. Он всем помогает. Он даже князю Федору помогает, а тот смеется над ним. Сама слышала!
– Что слышала?
– Он говорил, что в городе первый попавшийся целовальник или приблудный чернец может вертеть воеводой как захочет. А ведь это не правда?
Настя с надеждой посмотрела на своего учителя. Монах улыбнулся и с чувством трогательного умиления погладил своей могучей дланью русую детскую головку.
– Конечно, не правда, дитя мое! Твой опекун достойный человек и большой начальник. Открою тебе тайну. Сейчас мы занимаемся с ним одним очень запутанным делом, но об этом молчок! Договорились?
Феона приложил палец к губам. В ответ Настя понимающе кивнула головой, заговорщицки подмигнула учителю и счастливая побежала обратно в дом. Феона проводил ее улыбкой. Перебрав в руках вожжи, он оседлал дрожки и покинул двор Стромилова. Но поехал он не на Соборную площадь во владычный двор, как обещал воеводе, а, обогнув Никольскую церковь, отправился прямой дорогой на Гостиный двор.
Надутый и важный от чувства собственной значимости дворник, похожий на стриженного «под скобу» кабана, большого удовольствия от прихода монаха не испытал, заявив, что откупщик
[214] двора в отъезде, а без него он ключи от гостиных изб давать никому не обязан. Но, увидев в руках Феоны деньги, свое отношение к событию изменил решительным образом. Любезно улыбаясь и музыкально позвякивая зажатой в руке связкой ключей, он тут же предложил монаху на выбор полдюжины пустующих домов, ожидавших своих постояльцев. Феона знал, что дворники Гостиного двора не только наблюдали за порядком и отвечали за сохранность товаров, но и выдавали замки для арендаторов отдельных лавок, а также собирали плату за помещения с приезжих торговцев, поэтому нимало не удивился перемене настроения своего собеседника.
