– Qué? Por favor, no comprendo nada!
[235]
– Надо… – передразнил ямщик, – тебе надо, а тут балуют по ночам!
Словно в подтверждение его слов, где-то далеко за деревьями раздался лихой разбойничий посвист, но страшнее было то, что точно такой же в ответ прозвучал уже совсем рядом. Не на шутку перепуганный мужик вскочил с места, схватил стоявшее рядом ведро с водой и поспешно залил костер. Сноп искр и облако пара взметнулись в небо, но не успели угли потухнуть, как на поляну с гиканьем и дикими криками выскочило несколько человек, внешность которых не давала сомнений, каким трудом эти люди зарабатывали себе на хлеб.
Обладавший большим жизненным опытом и хорошей смекалкой лохматый ямщик, в сердцах ударив треухом об землю, одним прыжком перемахнул собственный возок и исчез в ближайших кустах так тихо, словно и не существовал никогда, а сильно вдруг оробевший иностранец все сидел у скворчащих остатков костра, прижимая к груди большой желтый саквояж из толстой бычьей кожи. Один из разбойников подскочил к нему и выстрелил из пистолета у левого уха. Яркая вспышка ослепила, гром от выстрела оглушил, а пороховые газы обожгли щеку и мочку уха несчастного.
– Caray!
[236] – завопил он, падая на землю, но не выпуская чемодана из рук.
Подошел еще один разбойник в польском кунтуше с офицерским горжетом на груди и направил взведенный пистолет в лоб пленника.
– Co jest w torbie?
[237]
– Nie zabijaj mnie!
[238] – в ужасе закричал иностранец на плохом польском языке и добавил по-испански: – Soy un súbdito del rey español!
[239]
Поручик Будила пожал плечами и произнес с холодным безразличием:
– Mam to w dupie!
[240]
– Погоди, Лешек! – остановил его руку одноглазый ротмистр, незаметно подошедший сзади. – Кажется, пан говорит по-польски? Кто вы такой, сударь?
– Меня зовут Алонсо Чурригера
[241], – с трудом подбирая польские слова, ответил испуганный испанец, с мольбою и надеждой глядя на вступившегося за него вояку. – Я архитектор, ученик великого Хуана Баутисты де Эрреры
[242]!
– Были в Речи Посполитой? Откуда знаете язык?
– Да, – охотно отозвался испанец, – у краковского епископа Петра Тылицкого пять лет назад делал алтарь в соборе Святых Станислава и Вацлава.
– Вот как? – воскликнул ротмистр и мечтательно повторил за испанцем: – Краков! – После чего недоуменно развел руками и сердито спросил:
– Какой же дьявол забросил вас сюда?
Испанец помялся и, смущаясь, сообщил, что с недавних пор в Европе поговаривают о Московии как очень интересной стране для людей, жаждущих богатства и положения в обществе! Скоро на ее границах, говорил он, будет настоящее столпотворение. Тут главное не упустить свой шанс и постараться быть первым!
Трудно сказать, насколько верно дону Алонсо удалось передать мысли собеседникам на чужом, малознакомом ему языке. Однако главное поляки поняли и пришли в возбужденное состояние, но отнюдь не такое, на которое рассчитывал незадачливый архитектор, совершенно незнакомый с дипломатическими тонкостями взаимоотношений между народами той части Европы, в которую его занесли корысть и тщеславие.
– Вот как, значит? – зарычал поручик Лешек Будила, вновь доставая пистолет из-за пояса. – Значит, мы здесь сдохнем, а этот испанский дублон будем москалям дворцы и крепости строить? Повесить его на первой сосне, да и дело с концом!
Сообразив, что поляки настроены весьма решительно и судьба его висит на волоске, испанец пришел в полное расстройство чувств и рухнул на землю под ноги кровожадному поручику.
– А мне панталоны его, пан поручик? – вожделенно глядя на лежащего без сознания испанца, завопил один из разбойников. – Уж больно давно я не носил настоящих французских панталон!
– Заткнись, Колек, – оборвал его ротмистр, – ты их никогда не носил! А повесить – дело нехитрое. Берем с собой в ставку. На месте разберемся, что с ним делать.
Два поляка перекинули бесчувственное тело дона Алонсо через одного из захваченных меринов, и весь отряд стремительно растворился в ночной мгле.
Как только шум от копыт лошадей стих окончательно, на поляну вышел расстроенный ямщик. Подобрав с земли свой треух, он осмотрел разоренный лагерь. Из всего имущества остались только старые розвальни, почему-то не заинтересовавшие грабителей, остальное пропало. Разбойники не побрезговали даже котелком с недоваренной кашей.
– Ну, шепелявые, – погрозил кулаком вслед полякам раздосадованный мужик, – даст бог, еще встретимся!
Отряд ротмистра Голеневского на рысях приближался к лесной заимке, служившей полякам местом временного пристанища. Каждый воин предвкушал сытную еду и спокойный сон, но, подъезжая к заимке, души разбойников преисполнились тревожного чувства близкой опасности. И тревоги эти не были безосновательны. Во-первых, их не встретила охрана, обязанная это делать без каких-либо оговорок, а во-вторых, в маленьком окошке старой заимки горел свет, чего нельзя было делать решительным образом до тех пор, пока отряд промышлял вдали от своей ставки.
Обоих охранников разбойники нашли лежащими без сознания под старой сосной недалеко от входа в избу. Придя в себя, они ничего не смогли объяснить, кроме того, что были оглушены сзади кем-то, кого они не видели и не слышали. Пришлось действовать по обстоятельствам. Отряд осторожно окружил дом, приготовившись к штурму, когда из-за двери донесся знакомый голос, ехидно произнесший:
– Ротмистр, не валяйте дурака. Заходите в дом, я один.
Голеневский, только что готовый было ворваться через закрытую дверь внутрь заимки, возмущенно крякнул, досадливо плюнул себе под ноги и дал отмашку своим людям опустить мушкеты. После чего, убрав за пояс жуткий буздыган, зашел в дом в сопровождении поручика Будилы и двух пахоликов, тащивших на руках дона Алонсо с мешком на голове.
В комнате на лавке у стола лицом к двери сидел Петр Аркудий и медленно сматывал с руки льняные полоски материи, насквозь пропитанные слипшейся и засохшей кровью. Смерив вошедших холодным взглядом, он тут же вернулся к своему занятию, коротко спросив:
