– Возьмешь перчатку, – сказал он тихо, – в Устюге пойдешь на воеводский двор и постараешься выяснить, принадлежит ли эта перчатка воеводе. Если да, то где он был минувшей ночью, где находится сейчас? Нет ли у Стромилова раны на руке, и если есть, то как и когда он ее получил. Сделай это осторожно, не привлекая лишнего внимания, и постарайся не наломать дров.
В ответ на последние слова наставника Маврикий изобразил на лице укор и ангельское смирение, которые, впрочем, нисколько не тронули душу Феоны. Он строго посмотрел на ученика и продолжил, погрозив ему пальцем:
– Не кривляйся. Слушай внимательно! Лучше всего говорить с дворней, они, как правило, злоречивы и все про всех знают. Запомни главное, чем мельче чин, тем он болтливее. Если спросят вдруг, откуда перчатка, скажешь, нашел по дороге.
Феона задумался, вспоминая что-то из того, что должен был сказать послушнику, но в конце концов махнул рукой, перекрестил его размашисто, развернул за плечи лицом к обозу и слегка подтолкнул сзади.
– Поезжай с богом, а то отец эконом от нетерпения уже солому у коновязи жует! Завтра с утра жду с новостями.
Прибыв в Устюг, на Владычном дворе Маврикий пробыл недолго. Поскольку большой надобности в нем у отца эконома на тот момент не случилось, то, помыкавшись без дела до трапезы, молодой послушник прямо от стола, получив разрешение эконома, поспешил к дому воеводы Стромилова, находившемуся в шагах пятидесяти от надворья владыки.
Впрочем, у ворот воеводской усадьбы монастырского послушника ждало глубокое разочарование. Во двор его не пустил привратник с печальными глазами медведя-шатуна. Этот же привратник наотрез отказался беседовать с ним по вопросам, не имеющим прямого отношения к лечению килы
[245] и народным приметам оздоровительного направления.
Болезный страж не прочь был потолковать с молодым монашком о златянице
[246], камчюге
[247] и вдушье
[248]. Живо интересовала его также сухотка
[249] и трясця
[250] с кровавой утробой
[251], но любые вопросы, касающиеся жизни хозяев доверенного ему в охранение поместья, вызывали приступ свирепой подозрительности, видимо, как-то связанной с отвратительным состоянием здоровья этого угрюмого человека. Впрочем, в конечном счете, проникшись определенным доверием к своему новому знакомцу, привратник даже показал Маврикию редкий «камень безоар», который, по его уверениям, незаменим был при любых, даже самых сильных поносах. Кое-что соображающий в аптекарском деле юноша слышал, что данное средство извлекали из кишечников животных, поэтому особого восторга от его созерцания не испытал. После этого разговор с привратником как-то совсем уж не заладился.
Не добившись успеха с направления главных ворот, Маврикий решил попробовать зайти с задней калитки, со стороны хлева
[252], амбаров и других хозяйственных построек, и здесь его ждало нечаянное везение в лице скотника Софрона, тайком пробиравшегося в усадьбу после посещения государева кабака на соседней улице.
Наряжен скотник был в какое-то невообразимое рубище, предназначение которого едва угадывалось даже в том, что в прошлом, видимо, называлось штанами. Остальное было еще хуже и загадочнее. Произошло это с Софроном по той простой причине, что, пропившись вдрызг, ему пришлось заложить целовальнику
[253] в кабаке свою нехитрую одежонку, а взамен получить нищенские обноски и шкалик
[254] водки «на посошок»
[255].
Не сильно опечаленный этим обстоятельством Софрон побрел к дому, имея весьма смутные представления о месте его нахождения. Скорее всего, проторенная дорога сама помогла бы страдальцу, но, сомлев в пути, изнеможденный скотник упал в овраг, не дойдя всего десятка шагов до вожделенной калитки. Здесь на него нечаянно и наступил неловкий Маврикий, искавший возможности исполнить задание отца Феоны.
Получив «тупорылым» монастырским сапогом по мягкому месту, испуганный Софрон заорал во все горло, чем немало напугал самого Маврикия, но зато в скором времени, придя в себя и сообразив, что его не собирались на этот раз ни грабить, ни бить по-настоящему, Софрон преисполнился таким глубоким чувством доверия и любви к нашедшему его послушнику, что тут же, не сходя с места, рассказал ему все, что знал о Стромилове и его семье.
Выяснилось, что хозяйка уже как целую седмицу
[256] пребывала в отъезде, а хозяин, пользуясь такой оказией, после службы больше не приходил ночевать. Про перчатку Софрону тоже было что рассказать. Буквально утром он уже находил точно такую же в хлеву в куче свиного дерьма. Но та была лучше. Не рваная и без крови, только слегка пожеванная племенным хряком Серафимом. На наивный вопрос Маврикия, где же теперь перчатка, общительный скотник лишь удивленно посмотрел на собеседника. Разумеется, там же, где его штаны и рубаха. У чертова целовальника!
На прощание скотник Софрон, всей своей широкой душой зауважавший Маврикия, посоветовал ему рассудительно и почти трезво:
– Ежели, брат, хочешь хозяина моего увидеть, то иди на Гостиный двор к Марфе Товарищевой. Там к ночи его и отыщешь!
Не имея других возможностей, Маврикий решил воспользоваться советом своего нового приятеля и, тайком пробравшись на Гостиный двор, спрятался в кустах бузины как раз напротив избы ветреной Марфы. Стемнело. Послушник сидел и ждал. В траве стрекотали кузнечики, громко щебетала над головой коноплянка
[257]. Откуда-то с реки донесся пронзительный крик голодной пустельги
[258]. Маврикий поежился от ночной прохлады. Своенравная осень уже начинала требовать свое у ершистого неуступчивого лета, и послушник чувствовал это на собственной шкуре.
В темноте тихо клацнула железная щеколда калитки. По дорожке к дому Марфы крадущейся походкой шел человек, всем своим видом показывающий желание быть незамеченным, но горящие на столбах масляные фонари делали его предосторожность излишней. Маврикий еще от калитки узнал в крадущемся человеке воеводу Стромилова, но наброшенный на его плечи опашень
[259] из синего бархата не позволял видеть рук воеводы, а именно в этом и заключался смысл сидения послушника в кустах вонючей бузины.
