– Когда же ты понял, что это не я?
– Сразу после убийства отца Дасия. Я следил за тобой, а увидел его!
– Аркудия?
– Да! Я сразу понял, что прошлое вернулось.
– И ты стал выслеживать паписта?
– Прости, отче, ибо грешен! Я захотел убить! Я мечтал об этом! День за днем я поджидал его в лабиринте подземелья, но все тщетно. А потом он сам бесшумно подкрался ко мне сзади. Если бы не ты…
Феона сокрушенно покачал головой, с грустью глядя на своих подопечных. Таких молодых и таких беспомощных.
– Я не священник и грехи не отпускаю, – сурово произнес он, вставая с кресла, – если что, то милости прошу в храм на исповедь. Однако на будущее вам обоим. Зарубите на своих сопливых носах! Пытаться в одиночку справиться с опытным и умелым бойцом – это примерно так же, как кролику ушами бодаться с диким вепрем. Отныне без моего согласия никаких начинаний. Вам понятно?
Оба молодых чернеца, не сговариваясь, поспешно закивали головами, преданными глазами глядя на отца Феону.
– Ну вот и славно! – удовлетворенно произнес он, усаживаясь обратно в кресло.
В это время Епифаний вытер ладонью потный лоб и неожиданно спросил у отца Феоны:
– Скажи, отче, как папист Аркудий мог узнать нашу тайну, если о ней знали только три человека, не заинтересованных в ее раскрытии?
Феона в задумчивости придвинул к себе псалтырь и раскрыл ее на вклеенных листах. Он думал, что ответить молодому монаху, а надумав, произнес глухо, осторожно подбирая нужные слова:
– Видишь ли, брат Епифаний, мы живем среди людей, где совершенных тайн не существует. Кто-то что-то слышал, кто-то что-то знал или догадывался, и вот уже за тайной потянулся хвост небескорыстного любопытства. А где корысть, там отступает любой секрет. Аркудий и десятки тысяч ему подобных бросились на поиски наших сокровищ сразу, как только это стало для них возможно. Искали англичане, искали французы. Поляки с литвинами перевернули Москву вверх дном и ободрали до нитки. Из кремлевских палат даже полы и двери уволокли. Но Аркудий – не просто вор. У него есть цель. Он хочет знать тайну псалтыри! Слышал я давно, он беседовал о чем-то с царем Борисом Годуновым и, видимо, что-то узнал от него. Наверно, были и другие такие как он, но Аркудий оказался самым упорным или безумным в своей страсти. С чем это связано, не знаю, у него поистине волчья хватка, которая почти привела его к успеху, но это «почти» теперь рушит его планы и оставляет нам возможность победы над столь искусным и жестоким врагом.
Феона ободряюще улыбнулся своим помощникам, придвинув ближе к Маврикию тетрадь и письменный прибор.
– Но чтобы у нас все получилось, надо немало сделать! Начнем, друзья мои? – сказал он весело и добавил, видя озадаченные лица учеников: – Не за тем ли мы здесь собрались, братья? Пора заканчивать с тайнами, для простых иноков они слишком дорого стоят.
Глава 26
Услышав слова наставника, охотливый Маврикий схватил тетрадь и открыл ее на странице с записями. Епифаний с любопытством заглянул в тетрадь, исписанную послушником красивым полууставом, и углубился в прочтение написанного.
– Прошлый раз, – сказал Феона, сосредоточенно листая псалтырь, – нам с Маврикием не удалось расшифровать тайнопись игумена Пимена, но после некоторого раздумья у меня появились новые мысли, которые, я полагаю…
– Отец Феона, – неожиданно перебил его Епифаний, придвигая к себе тетрадь упирающегося Маврикия, – прости меня, но 143-й псалом записан неправильно!
– Что значит неправильно? – запальчиво воскликнул Маврикий, обиженно надув щеки.
Феона нетерпеливым жестом осадил возмущенного послушника и коротко потребовал:
– Поясни!
Молодой монах выхватил у отчаявшегося и едва не плачущего Маврикия тетрадь и показал Феоне:
– Вот, смотри, отче, все вроде так, а вроде и нет!
– Продолжай! – кивнул Феона, светлый разум которого уже ухватил нечто важное из бессвязных замечаний Епифания.
– Я этот псалом слово в слово знаю. Батюшка с раннего детства заставлял его учить наизусть.
– Только его?
– Нет, другие, конечно, тоже, но 143-й обязательно! Говорил, что в правильном его прочтении содержится ключ…
Епифаний не договорил и замер, оглушенный неожиданной мыслью.
– Ключ, отец Феона! – закричал он, возбужденно колотя рукой по тетради.
Феона широко и довольно улыбался, оглядывая своих молодых учеников. Он уже знал ответ.
– Маврикий, не обижайся, ты не виноват, – приободрил монах послушника, – бери перо и записывай. А ты, брат Епифаний, – обратился он к молодому иноку, – читай псалом. Читай слово в слово, как отец учил!
Молодому монаху не потребовалось даже небольшого сосредоточения. Он встал перед Маврикием и начал наговаривать ему текст псалма строка за строкой, легко и непринужденно, ни разу не сбившись:
«Благословен Господь, моя Скала, Он мои руки учит воевать, мои пальцы – сжимать оружие.
Он мне опора, прибежище, оплот, Он мой щит и моя надежда, Он подчиняет мне мой народ.
Что такое человек? А Ты заботишься о нем! Что любой из людей? А Ты думаешь о нем!
Человек – что дуновение ветра, дни его исчезают, как тень.
Господи, склони небеса и сойди, прикоснись к горам – пусть задымятся.
Блесни молнией – и рассей врагов, обрати их стрелами в бегство.
Протяни с высоты Свою руку, из пучины меня вытащи, от чужеземцев спаси:
их уста говорят ложь, и рука их неправду творит.
Боже! Новую песнь воспою Тебе, на арфе десятиструнной буду играть Тебе,
Ты даруешь спасение царям, избавляешь Давида, раба Твоего, от меча лютого.
От чужеземцев избавь меня, спаси: их уста говорят ложь, и рука их неправду творит.
Да будут сыны наши как поросль молодая, а дочери – как колонны, украшение дворца.
Да будут наши закрома полны, обильны всяким добром. Да пасутся на наших лугах тысячи, десятки тысяч овец.
Пусть быки наши будут крепки, пусть не будет ни падежа, ни выкидыша. Пусть не будет вопля на улицах наших.
Блажен народ, который так живет! Блажен тот народ, чей Бог – Господь!»
Закончив говорить, Епифаний глубоко вздохнул и шумно выдохнул, что выдало его волнение, которое он всеми силами старался скрыть от товарищей. Маврикий в это время, дописав до конца, с уважением посмотрел на него и перевел взгляд на учителя, стоявшего рядом.
– Отче, закончили! – произнес он, блаженно улыбаясь.
Феона взял тетрадь в руки и, листая, сравнил оба текста 143-го псалма. Сделанный Маврикием ранее и записанный сейчас. Сравнение заставило монаха время от времени удивленно цокать языком и восторженно качать головой. Игумен Пимен его упоил своей искусной работой. Тут явно сказывалась долгая и удачливая служба на военном и дипломатическом поприще. Оба текста внешне практически не отличались друг от друга, но в каждой строчке одно или два слова либо были переставлены местами, либо заменены другими, либо просто опущены, что сразу превращало зашифрованную запись в набор бессмысленных выражений.
