Вслед за его словами кусты раздвинулись, и на поляну вышли, смущенно подталкивая друг друга под бока, Маврикий с Епифанием. Оба, мелко семеня, с виноватыми лицами подошли к горящему костру и молча уселись напротив отца Феоны, стараясь не глядеть в его сторону.
Феона так же молча расстелил на земле белоснежный рушник, достал из пестеря полкаравая квашеного хлеба, лук, чеснок, кожаный мех с водой и кусок твердой, как подметка сапога, вяленой козлятины. Прочитал молитву, перекрестил еду и посмотрел на своих спутников:
– Ну чего сидите? Лопайте!
Оба юноши не заставили себя упрашивать дважды и с жаром набросились на угощение, в то время как Феона погрузился в раздумья, с непроницаемым видом наблюдая за своими учениками.
Разобравшись со скромными запасами наставника, молодые люди разразились было витиеватыми славословиями в знак благодарности, но Феона осадил их простым вопросом:
– Кто позволил идти за мной?
Первым нашелся с ответом Епифаний:
– Ты же сам, отче, говорил про опасность!
– Ну да, – язвительно перебил его старый воин, – а с вами, значит, безопасно стало?
Епифаний виновато опустил голову.
– Да знаете ли вы, дурни, куда полезли? – спросил Феона, раздувая ноздри, что считалось у него высшей степенью раздражения.
– Мало мне забот, так теперь еще два сопливых Диоскура
[280] на моей шее повисли!
Не успели юноши дать ответ на гневные упреки своего наставника и попытаться хоть как-то оправдаться перед ним за свое непослушание, как кусты вновь зашевелились, затрещали сломанные ветки, и к костру вышло загадочное существо, при виде которого впечатлительный Маврикий закричал от ужаса, а более выдержанный Епифаний, выкатив глаза, молча свалился на землю, и только не потерявший самообладание отец Феона с любопытством осмотрел нового гостя.
Вышедший из кустов человек был бос, одет в грязное, в клочья рваное исподнее белье, благородный белый цвет которого был давно и безнадежно утерян. Чумазое лицо исцарапано в кровь, а во всклоченных волосах торчали иглы, сухие ветки и даже маленькие сосновые шишки. К груди человек крепко прижимал вещи, в которых Феона с удивлением узнал ватерпас
[281] и астролябию
[282].
– Вот так леший! – изумился он вслух.
Человек, шатаясь, подошел к костру и, упав перед монахами на колени, едва слышно произнес осипшим голосом:
– Caballeros, por el amor de Cristo, Ayúdenme!
[283]
– Надо же, он к тому же испанец! – покачал головой Феона и, с трудом подбирая слова малознакомого языка, ответил: – Siéntate, hermano. Come con nosotros!
[284]
Видимо, дон Алонсо Чурригера хотел многое спросить и много рассказать хорошему монаху, проявившему к нему свое доброе расположение и душевную теплоту, но, почувствовав вожделенное тепло, чудесный запах кислого хлеба и аромат вяленого мяса, он просто молча сел рядом с ним и ел до тех пор, пока не согрел свое измученное и обессиленное тело как изнутри, так и снаружи.
Чуть позже он уже бодро беседовал с отцом Феоной на дикой смеси языков, которыми владели оба лишь отчасти и ровно настолько, чтобы попытаться понять собеседника. Чем больше они разговаривали, тем лучше у них получалось взаимопонимание. Так монах узнал об отряде ротмистра Голеневского и о том, как маленький толстый человек по имени Петр Аркудий советовал разбойникам убить архитектора, но ротмистр не захотел проливать кровь единоверца. Отняв все вещи, кроме инструментов, они отпустили его в лес.
– Повезет – выйдете на русских мужиков, – сообщил ему ротмистр, – дважды повезет, если мужики не убьют вас как иноземца…
А потом он долго шел по тайге. Ел ягоды и сырые грибы. Пил речную воду и спал на подстилке из мха. Чем дольше он шел, тем сильнее в его голове укреплялась одна мысль.
– Я сказал себе, – с жаром воскликнул испанец, хватая Феону за руку, – Алонсо, если русские спасут тебя, ты примешь православие!
– Вот как? – улыбнулся монах пылкости испанца.
– Да-да! – закивал архитектор. – Не смейтесь! Вы спасли меня, дон Феона, а я выполню свой обет!
Где-то над головой по-жабьи, сухо и монотонно, заурчал самец козодоя, но, видимо, не удовлетворившись выбранным местом, замолчал и захлопал крыльями, улетая прочь.
– Ну хорошо. В любом случае вы не сможете сделать это прямо сейчас. Предлагаю лечь спать! У нас говорят: утро вечера мудренее!
Феона рукой показал архитектору на место рядом с давно уснувшими учениками. Дон Алонсо учтиво сообщил, что не желает спать, и уснул мгновенно, как только лег на расстеленную монахом мантию.
После того как все наконец угомонились, Феона помолился в стороне на медный походный складень
[285], подкинул дров в костер и лег рядом с испанцем, произнеся с иронией:
– Если так пойдет, то в обитель я вернусь во главе большого отряда из боевых растяп и воинствующих тюфяков!
– Qué?
[286] – сквозь сон пролепетал испанец.
– Está bien, duerme!
[287]
Вместо подушки монах подложил под голову свой пестерь, зевнул, потянулся до хруста в суставах и закрыл глаза. Уснул Феона так же быстро, как и его спутники, и приснился ему сон, один из тех, которые принято называть вещими.
Глава 28
У распахнутой настежь двери, на краю площадки, ведущей в большое помещение с массивными колонами, поддерживающими низкие своды подземелья, стояли два человека. Тучный пожилой монах в темно-фиолетовом палии
[288], опиравшийся на игуменский посох, и высокий седой старик в скромной однорядке старого покроя, с лицом землистого цвета, испещренным глубокими морщинами. Старик поднял над головой безжалостно чадящий факел и осветил большой зал, в котором, кроме каменного стола, похожего на церковный престол
[289], больше ничего не находилось. В помещении не было ни грязи, ни мусора, только толстый слой пыли на каменном полу говорил о том, что сюда уже много десятилетий не ступала нога человека.
