– А помнишь, отец Пимен, как я тебя мальчишкой отсюда вытаскивал? Вот прямо отсюда!
Старик указал рукой на место возле ближайшей колонны, и лицо его сморщилось от беззвучного смеха, который вызвали воспоминания прошлого.
– Как забыть, Даниил Дмитриевич? – ответил игумен, улыбаясь. – Страху натерпелся! Я с тех пор змей на дух не переношу! Как вспомню, так сразу кажется, что опять ползают по мне аспиды!
Старики спустились по ступенькам внутрь, осматривая мощные стены подземелья.
– Хорошая работа! – похвалил Загрязский крепкую кладку кирпича. – Еще не одну сотню лет простоит!
Игумен согласно кивнул, хлопнув ладонью по одной из кряжистых колонн, подпиравших низкий свод зала. Загрязский неспешно обошел помещение по кругу, вглядываясь в каждую трещину или скол штукатурки, толстым слоем в два вершка
[290] покрывавшей стены.
– Я чего спросить хотел, – изрядно подсевшим голосом задал он вопрос игумену, – как царь о подземелье узнал? Почти пятьдесят лет минуло. Сам забывать стал и вот тебе!
– Я сам ему сказал… давно, в молодости, а он сейчас вспомнил.
Старики присели на каменный стол посередине зала, пристроив факел в железное кольцо на колонне. Помолчали, глядя себе под ноги.
– Выходит, простил тебя государь? – не выдержал Загрязский.
– Государь мудр, – не поднимая взора от земли, выговорил Пимен, – он знает, что, не прощая ошибки других, сам совершаешь ошибки!
Загрязский бросил на отца Пимена непонятный взгляд.
– Я у Девлет Герея
[291] с посольством был, когда узнал о твоей казни. Потом Катерина Михайловна
[292] секрет про тебя открыла. Пятнадцать лет прощению царскому срок! Не много ли?
Игумен улыбнулся и мягко произнес, положив ладонь на плечо старого товарища:
– Я не ропщу, Данила, неугодные дела государи должны возлагать на других, а угодные – исполнять сами. Знать, именно теперь и время пришло? А с Катькой неужто видитесь?
Загрязский отрицательно покачал головой:
– Давно не встречались. Теперь, может, и не свидимся больше. Сдавать я, Петя, стал последнее время.
Вход в палату снова ярко осветился. Четыре потных монаха с трудом втащили два тяжелых сундука, кованных черненым железом. Следом за ними в помещение вбежал вихрастый белобрысый мальчик лет одиннадцати, в малиновом кафтане нараспашку. Увидев стариков, он замер на верхней площадке и степенно поклонился им обоим в пояс. После чего подошел просить благословения у игумена Пимена.
– Последняя моя радость, Мишанька, внучок! – кивнул на него растроганный старик. – Вдвоем мы остались. Отца его убили при Молодях
[293], когда парню и года не было, а мать после этого помаялась пару лет и тоже отошла. Теперь вот он – наследник всему!
Игумен Пимен перекрестил кудрявую голову мальчишки и дал ему поцеловать свою руку и плечо.
– Хороший воин вырастет! – кивнул он на Мишу, уже убежавшего в другой конец зала. – Я вижу!
– А у тебя что с семьей? Слышал что-нибудь? – спросил Загрязский осторожно, чтобы не задеть чувства старого друга.
– Ничего, – грустно ответил Пимен, – перед опалой тайком отправил жену и Петьку в Литву, к князю Андрею Курбскому. Думал, от смерти спасти, а оно все наоборот обернулось. Сказывают, Курбский им такой прием оказал, что иной враг не посмел бы. Жена на чужбине и года не протянула, а сын просто исчез. Потом, когда можно стало, я просил государя отыскать его. Тщетно. Как в воду канул!
– Жаль мне тебя, Петя! – посочувствовал старик Загрязский.
Пимен взглянул на него отстраненно и неожиданно произнес:
– Не жалей, не надо! Каждый несет свой крест в одиночестве. Теперь, мой друг, я точно знаю, что Бог ждет нас по ту сторону отчаяния!
В подземное хранилище внесли новые сундуки, не менее тяжелые, чем первые два. Один из двух молчаливых монахов, шедших первыми, оступился на высокой ступени и выронил ларь из красного дерева с резьбой и перламутровой инкрустацией по его стенкам и крышке. Ларец тяжело ударился о пол, но не разбился. Крепкое дерево выдержало, зато железный замок – нет. Раздался высокий, резкий щелчок, и крышка раскрылась. Из ларца просыпалось несколько золотых монет и, звеня, разлетелось в разные стороны. Один из дукатов
[294] подкатился прямо к ногам сидевших стариков. Игумен Пимен небрежно, мыском сапога подтолкнул монету обратно к сломанному ларцу и знаком приказал монахам прибраться. Те в ответ низко поклонились и так же, не произнося ни слова, принялись за работу.
– Чего они все время молчат? – спросил Загрязский у Пимена.
– Они дали обет молчания!
Загрязский с сомнением посмотрел на молчальников и повернул голову к игумену.
– Считаешь, тайна наша под надежным замком?
– Надеюсь, – улыбнулся в ответ Пимен и, подумав, добавил: – Но на всякий случай предпринял кое-какие дополнительные меры безопасности. Береженого Бог бережет!
– Аминь! – сильно подсевшим голосом прохрипел Загрязский и рассмеялся.
Глава 29
Тонкую пелену сна разорвал знакомый голос, глумливо произнесший:
– Ку-ку! Пора вставать, зайчишки! Кто утром поработает, днем отдохнет!
Феона мгновенно проснулся. Первое, что он увидел, открыв глаза, были два ствола, направленные ему прямо в лоб. Положение его пробудившихся товарищей было не лучше. Около каждого находились разбойники, держа их под прицелом взведенных пистолетов. Чуть поодаль, у потухшего костра стоял маленький, очень коренастый человек с лицом, до самых глаз закрытым красным платком, и держал в руках пустой пестерь.
– Я разочарован, монах! – произнес он, не отводя холодного взгляда от Феоны, и бросил пестерь в остывающие угли костра.
– А что ты хотел там найти, Федор Михайлович? – насмешливо спросил отец Феона, отводя рукой ствол пистолета, упершийся ему в грудь. – Как рука, не болит?
– Узнал? – не сулившим ничего хорошего голосом произнес коротышка, бросив взгляд на свою забинтованную левую кисть. – Впрочем, какая теперь разница? – добавил он и сорвал с лица повязку.
