Князь Федор Михайлович Лыков-Оболенский, опытный дипломат, ученый человек, родной брат всесильного и ужасного главы Разбойного приказа князя Бориса Оболенского стоял, гордо подбоченясь, и презрительно щурился, рассматривая плененных монахов.
Испуганный дон Алонсо боком придвинулся к Феоне и шепнул на ухо:
– Hermano Feona, este hombre es Peter Arkudius
[295].
– Lo sé!
[296] – так же тихо ответил монах, не глядя на испанца.
В этот момент Епифаний зарычал, оскалившись и сбив с ног одного из поляков, охранявших его, попытался напасть на иезуита. Удар в спину прикладом аркебузы повалил его носом в кострище, на какое-то время лишив чувств. Поручик Будила подошел к лежащему без сознания монаху и хладнокровно вынул саблю из ножен.
– Стой! – крикнул Феона, бросившись вперед и схватив саблю Будилы за гломень
[297]. Глаза поручика загорелись огнем свирепого упоения. Он медленно, с нажимом стал проворачивать эфес сабли вокруг своей оси, пока по руке Феоны не полилась струйка крови.
– Пан Лешек, не стоит! – остановил подручного Аркудий, до тех пор с любопытством наблюдавший за противостоянием монаха и поручика.
Иезуит еще раз осмотрел пленных, задержав взгляд на испанце и пришедшем в себя Епифании.
– Оставим эти тени немного побыть среди живых. Они мне понадобятся.
Недовольный поляк что-то пробурчал и отошел в сторону, а иезуит вплотную подошел к Феоне и, глядя на него снизу вверх, требовательно произнес:
– Где псалтырь?
В ответ Феона с демонстративным безразличием ответил:
– В обители. Лежит в надежном месте! Где тебе не достать!
Аркудий с холодной ненавистью смотрел на монаха и неожиданно улыбнулся, покачав головой:
– Я ожидал этого, монах. И ничуть не огорчаюсь. Думаешь, почему? Потому, что, скорее всего, ты уже расшифровал книгу и все знаешь? А если знаешь ты, то узнаю и я! – Он еще раз обвел хищным взглядом людей, захваченных поляками вместе с отцом Феоной, и спросил: – Как думаешь, монах, почему я не убил твоих спутников сразу? Потому, что сейчас их будут пытать на твоих глазах! Ты же добрый христианин, ты не выдержишь их мучений. Их будут резать по кускам одного за другим, а когда они закончатся, то резать будут тебя! Поверь, это очень больно!
Сухой пестерь, лежащий на углях, пожелтел, покоробился и вдруг вспыхнул в давно, кажется, потухшем костре. Весело потрескивая, он сгорел без остатка, а небольшой ветерок разметал его пепел по поляне. Из леса донеслась приглушенная и унылая песня удода: «уп-уп-уп». Феона прислушался. Песня повторилась.
– Наслышан я о твоих способностях, так что сомнений на этот счет не питаю, – мрачно глядя на Аркудия, произнес монах и, упреждая его действия, задал неожиданный вопрос: – Мне уже многое в этой истории ясно. Одно хочу понять, о чем вы договорились с отцом Дасием?
– С библиотекарем? – переспросил иезуит. – Ни о чем! Я предлагал ему продать псалтырь, давал хорошую цену, но он не согласился. Тогда я хотел обменять ее, но и этого он не захотел делать. Тогда я упросил показать мне книгу ночью, когда все уснут.
– Ты шел убить его?
– Конечно, но он-то этого не знал!
– И что произошло?
– Я пришел, как договаривались, предложил показать псалтырь, а он рассмеялся мне в лицо и предложил занять очередь за еще одним любителем читать по ночам Следованную псалтырь. На мое предложение объяснить, что это значит, он ответил, что книгу, скорее всего, взял инок Феона, днем очень ею интересовавшийся.
– И тогда ты его убил?
– Разумеется. Я не оставляю свидетелей. Это сильно упрощает жизнь.
Аркудий улыбался наглой самоуверенной улыбкой, хорошо понимая, что сейчас он может говорить все что угодно, поскольку его собеседник – это свидетель, то есть человек, жизнь которого заранее предрешена без каких-либо оговорок.
Аркудий хотел было сделать какие-то распоряжения своим подручным, но, опережая его, отец Феона громко и отчетливо произнес:
– Ну что же, я узнал все, что нужно, остальное пусть выясняет дознание.
– Что? – переспросил Аркудий.
По-настоящему он не успел даже удивиться. Из леса раздался дружный залп пищалей, и трое из восьми поляков, сопровождавших его, повалились на землю, сраженные насмерть. В то же время из кустов, окружавших поляну, выбежали стрельцы выборной полусотни из личной охраны воеводы и взяли на прицел всех находящихся на поляне людей. Вслед за ними и сам Стромилов неспешным шагом вышел на поляну, щегольски опираясь при ходьбе на модную, привезенную из Москвы трость.
– Отец Феона, думал, не дождусь команды твоей. У моих молодцов фитили пищалей чуть не истлели!
Вместо ответа отец Феона показал на окруженного плотным кольцом стрельцов своего недавнего собеседника.
– Вот, Юрий Яковлевич, изволь видеть гостя своего! Петр Аркудий – иезуит и папский лазутчик. Человек, чья голова по заслугам должна торчать на одном из колов Болотной площади в Москве.
– Что плетешь, монах? – закричал иезуит, пытаясь вырваться из оцепления стрельцов. – А ты, Стромилов, кого слушаешь? – продолжал он, брызжа слюной деланой ярости. – На кого руку поднял? Не завидую тебе, воевода, когда узнаешь тяжелый нрав брата моего Бориса!
– Не шуми, вор! – поморщился Стромилов и достал из сапога свернутый в трубочку лист бумаги. – Смотри лучше, какую мне грамотку отец Феона от начальника Земского приказа Степана Матвеевича Проестева передал.
Стромилов раскрыл послание, пробежал его глазами, потом строго посмотрел на Аркудия и, поразмыслив, лениво махнул рукой:
– В общем, читать я тебе ее не буду, а только сказано там, что князь Федор Михайлович Лыков-Оболенский умер в прошлом году в городе Констанце, возвращаясь домой из Рима, а тот, кто выдает себя за него, есть самозванец и вор Петр Аркудий. Ну, есть что возразить, «родственничек»?
– А ты докажи сперва! – огрызнулся иезуит, но уже без былого пыла.
– Ну это просто, – улыбнулся отец Феона, пройдя к нему через оцепление стрельцов.
– Во-первых, кое-кто тебя знает в лицо, во-вторых, не думаю, что польские оборванцы готовы унести твой секрет в могилу. А в-третьих, есть еще это!
Монах резко схватил правую руку Аркудия и, прежде чем тот успел что-то предпринять, нажал на две золотые лапки, державшие большой черный агат. Камень со щелчком отскочил в сторону, обнажив то, что было под ним. Это была печать ордена иезуитов.
– Узнаешь, Маврикий? – спросил Феона у послушника.
