Но откуда у Стеллы эта информация? Я никогда ей этого не говорила. Может, узнала от папы, и тогда все, что она говорит, — правда?
Нет. Не может быть.
— Я тебе не верю. Откуда тебе известно, чего хотели АПТ, чем они занимались?
— Мне рассказала мать; она делает все, чтобы найти тебя! Изучала деятельность АПТ, вела свое расследование.
Меня заполняет чувство облегчения, и я откидываюсь на подушку. Это не папа ей рассказал, а Астрид, значит, все, выложенное Стеллой, может оказаться неправдой. Но потом мною овладевает дух противоречия и я снова упираюсь в нее взглядом:
— Бессмыслица какая-то. Если Астрид старалась найти меня для тебя, то почему ты не сообщила ей, что я здесь?
Она собирается что-то сказать, но закрывает рот.
— Понимаю, ты ей не доверяешь. Почему же веришь ее словам, что папа отдал меня АПТ? Он никогда не поступил бы так со мной!
— Он никогда не сделал бы этого со своей дочерью.
Нет. Я качаю головой и мысленно снова оказываюсь в коридоре, где подслушиваю ее и Астрид разговор, и Астрид говорит: «Не пора ли рассказать ему правду? Что его бесценная дочка вовсе не его?»
— Он не был моим отцом, — говорю я спокойным голосом. В душе я еще не согласилась с этим, но в моей фразе содержится скорее утверждение, чем вопрос.
— Нет. И, узнав об этом, почти сразу отдал тебя АПТ для их экспериментов. Он мстил — совершил поступок, который мог причинить мне самую страшную боль.
— Он не стал бы этого делать.
— Мне жаль, Люси, — говорит она, и злость сходит с ее лица. — Прости, мне не надо было рассказывать тебе.
— Я тебе не верю! — Сворачиваюсь клубком на постели. Стелла подходит и касается моего плеча.
— Люси, мне жаль.
— Просто оставь меня! — прошу я, и она убирает руку. — Оставь. Уходи.
Она бормочет, что любит меня и ничто этого не изменит. Потом, чуть помедлив, уходит. Щелкает дверь, и я остаюсь одна.
Это не может быть правдой, не может. Он не сделал бы этого. Мой папа не сделал бы этого.
Но если он узнал, что я — не его ребенок, то, должно быть, пришел в бешенство. Какой мужчина не почувствовал бы то же самое? Должно быть, Стелла изменяла ему, не раз и не два. Как она говорила Астрид? Она даже не знает, чья я дочь. Я могу быть чьей угодно. Эта мысль ужасает меня, хотя в душе я ее отрицаю. Неужели папа сделал так, как она сказала, — узнал, что я родилась не от него, и просто отдал меня, чтобы отплатить Стелле за ее измену?
Нет. Не могу поверить. Не поверю.
Стелла ошибается. Должно быть, сама все и сочинила. И теперь просто пытается манипулировать мною, как ее мать манипулирует ею.
Дверь со щелчком закрывается за нами, и мы погружаемся в темноту. Папа включает фонарик и держит его под подбородком.
— У-у-ха-ха-ха! — завывает он театральным шепотом.
— Успокойся! Ты же не привидение. Мы — шпионы.
— Ах да. Прости, — шепчет он.
Мы крадемся по коридору, поворачиваем за угол, и слабый отзвук голосов становится громче.
— Все же я думаю, нам надо поиграть в привидения, чтобы можно было завывать через решетки, — шепотом предлагает папа.
Я качаю головой и наклоняюсь, чтобы слушать, папа сгибается рядом.
Но слова, долетающие до меня, какие-то неправильные. Они не могут быть правдой, в них нет смысла. Раздается стук — фонарик из рук папы вываливается на пол. Я поднимаю глаза.
— Папа?
Он пятится от меня по коридору. Фонарик светит не в его сторону, но даже во тьме я вижу на его лице выражение, с каким он на меня никогда не смотрел.
— Папа! — шепчу я опять.
Он смотрит на меня.
— Сейчас же иди в свою комнату, Люси. Уходи!
Он больше не беззвучный шпион. Он бросается к двери и вскоре оказывается по ту сторону стены, с бабушкой и мамочкой, и голоса их звучат настолько громко, что больше не нужно прислушиваться, скорчившись у решетки.
ГЛАВА 16
— С тобой все в порядке? — интересуется миссис Медуэй, когда на следующее утро я вбегаю в приемную. Я ухитрилась избежать разговора со Стеллой за завтраком, мне еще надо подумать над тем, что она говорила вчера вечером. И над сном, который потом увидела. Мой отец… он знал. Он был там, когда я подслушивала их разговор. Раньше что-то подавляло мои воспоминания о его присутствии. Я не хотела вспоминать об этом. Не хотела видеть, какими стали его глаза, когда он узнал правду.
Может, Стелла права?
— Ты бледна. — Миссис Медуэй кладет мне руку на лоб.
— Я прекрасно себя чувствую, правда.
Она придвигается ближе:
— Мэдисон из кафе была твоей подружкой, не так ли?
Чувствую себя виноватой. Я и не вспоминала о ней после вчерашнего разговора со Стеллой. А потом видела сон, после которого не могла заснуть и несколько часов сидела, уставившись взглядом в стену.
Миссис Медуэй неправильно понимает мое молчание.
— Городок у нас маленький. Вести разносятся быстро. Как ты относишься к тому, чтобы сегодня поработать в канцелярии? Надо разобрать кучу бумаг. Но если хочешь подремать в уголке, тоже можно.
Так я оказываюсь в уединенном закрытом кабинете. Здесь шкафы с рядами выдвижных ящиков, классифицированных по годам, по именам учащихся в алфавитном порядке, и корзины с документами, которые нужно разобрать. Миссис Медуэй объясняет мне систему; удивительно, что записи здесь хранятся на бумаге, а не в компьютерных файлах. Она касается пальцем носа и подмигивает:
— Бумажные документы недоступны хакерам.
Миссис Медуэй уходит, а я наскоро просматриваю кучу бумажек из первой корзины: больничные листы, назначения. Рабочие заметки. Результаты тестов. Приступаю к разбору с самого верха, нахожу папку для каждого документа, рассовываю их и радуюсь, что можно заняться чем-то бездумным. Но чуть погодя отодвигаю корзину в сторону.
Шкафы с классами текущего года стоят впереди, а что за ними? Я заглядываю дальше. Там шкафы с личными делами всех учеников — год за годом, десятилетие за десятилетием, с того самого дня, как около тридцати лет назад школа была переименована и открыта заново.
Должны быть и ящики с годами, когда я здесь училась. Смотрю на дверь — закрыта, заперта, тихо. 2047–2048 учебный год — мой последний в этой школе. Нахожу нужный шкаф, вытягиваю ящик с пометкой А — Л, ищу документы Люси Коннор, но впустую.
Погоди минутку. Астрид, моя бабушка, тоже Коннор, и фамилия Стеллы — Коннор. Может, раньше у меня была фамилия папы, а потом они ее заменили? Как его звали? Дэнни, значит, Дэниел. Я опускаю плечи, закрываю глаза, упираюсь лбом в холодный металл шкафа и прошу его поведать мне свои секреты. Стараюсь отпустить мысли в свободное плавание, но ничего не выходит. В раздражении принимаюсь просматривать все подряд, начиная с «А», но понимаю, что это растянется надолго.
