— Скажи что-нибудь.
— Что-нибудь!
— Очень смешно. Расскажи, кто ты такой и о чем думаешь.
— Я — Бен. — Он подается вперед. — А думаю о том, какая ты замечательная и что у меня отличный вкус в том, что касается девчонок, хотя я и не помню ничего.
В животе у меня расправляет крылья бабочка. Бен глуповато ухмыляется:
— Постарайся держать камеру тверже.
— Извини. Знаешь, я была тогда блондинкой, а теперь выгляжу совсем по-другому.
Бен протягивает руку, касается моих волос, и я сдаюсь и опускаю камеру. Он придвигается ближе, заглядывает мне в глаза. К первой бабочке присоединяются ее подружки, и мне уже трудно дышать. Я хочу отодвинуться от незнакомца и в то же время придвинуться к тому Бену, которого знала и любила.
Дверь открывается, и мы только что не отскакиваем друг от друга.
— Готовы? — спрашивает Эйден.
Мы встаем и идем к двери.
— Есть предложение, — тихонько говорит Бен.
— Что такое?
— Когда закончишь, не забудь остановить запись.
Я поспешно нажимаю кнопку.
По дороге, в машине, проверяю отснятое. Получилось очень даже неплохо: автофокусировка сработала и голос слышен четко и ясно.
Эйден ведет нас к двери какого-то дома, представляет, говорит, что скоро вернется, и уходит.
Мы с Беном попадаем в переднюю. В доме живут Эди и ее мать. Эди пять лет. По словам Флоренс, девочка видела, как лордеры застрелили в парке ее брата. Ему было девять. Мать хочет, чтобы дочка дала показания, и говорит, что и Эди хочет того, но как только кто-то пытается записать ее или даже просто расспросить, она как будто прячется в раковину.
Задача мне непосильная; Бен тоже чувствует себя неловко и заводит разговор ни о чем с матерью девочки. Стараюсь придумать, что сказать, как подойти к тому, ради чего мы приехали. Эди, маленькая и молчаливая, ушла в себя, словно в комнате слишком много глаз, и она пытается спрятаться.
— Покажешь мне свою комнату? — обращаюсь я к ней.
Девочка смотрит на мать.
— Все хорошо, милая, — говорит женщина, и Эди берет меня за руку и тащит за собой к лестнице. Жестом показываю Бену, чтобы остался с матерью.
— Здесь. — Девочка толкает дверь, а когда я вхожу следом за ней, поворачивается ко мне. — Вы пришли расспрашивать?
— Вообще-то да. Но, может быть, и не стану. Знаешь, ты не обязана ничего говорить, если не хочешь.
— Не обязана? — Она смотрит на меня широко открытыми, удивленными глазами.
— Нет. Кто бы что ни говорил, решать тебе. Слушай меня, потому что я — главная.
— Мюррею это нравится, — с серьезным видом кивает Эди.
— А кто такой Мюррей?
Она идет к кровати и поднимает мягкого плюшевого медвежонка.
— Не похож на главного — сонный какой-то.
Девочка хихикает.
— Он бывает сердитым, когда его пытаются разбудить. И Джек тоже был такой.
— Твой брат?
— Да. — Улыбка тает. Эди крепко прижимает медвежонка к груди.
Я знаю, почему мы здесь. Маленькая девочка… печальная история… Как сказала Флоренс, интерес и сочувствие публики обеспечены. Но тащить Эди сюда против ее желания — определенно неправильно.
— Мы можем и не говорить о Джеке.
— О нем больше никто и не говорит. Только шепчутся. Но мама хочет, чтобы я вам рассказала. Говорит, это поможет остановить их, чтобы такого не случилось больше ни с чьим братом. Но раньше я ничего сказать не могла.
— Почему?
— Потому что мама слушала и сильно из-за этого расстраивалась.
— Понятно. А если нас только Мюррей будет слушать?
Эди задумчиво склоняет голову:
— Может, и ничего. Мюррею можно все рассказать.
— Ты точно этого хочешь?
Она вскидывает бровь и смотрит на меня совершенно не по-детски.
— Вы ведь не очень хорошо свое дело делаете?
После этого все идет как по маслу. Мюррей помогает держать камеру. Эди смотрит прямо на него и рассказывает, как ее брат ударил по мячу и попал в лордера. Как тот не отдал мяч, и Джек побежал за ним. Как лордер достал пистолет и выстрелил.
Не уверена, что смогла удержать камеру, чтобы та не дрожала.
После полудня, уже в колледже, просматриваем отснятое вместе с Флоренс.
— Уж и не знаю, как тебе удалось ее разговорить, — замечает она.
Я пожимаю плечами.
— Во-первых, я сказала, что она не обязана делать что-то, если не хочет этого. Во-вторых, она не могла говорить в присутствии матери, а вот рассказать плюшевому медвежонку согласилась.
— Вот ты и работу себе нашла, — говорит Флоренс.
— А что будет с Эди и ее матерью, когда люди увидят эту запись? Может быть, их нужно спрятать, предоставить им какое-то убежище, а не оставлять дома?
— Мы предлагали. Мать Эди хочет остаться пока с семьей. Когда все будет готово, мы предупредим ее и заберем в надежное место.
— А спрятать всех вам по силам? — упорствую я. Перед глазами стоит серьезное лицо Эди, рассказывающей свою печальную историю плюшевому медвежонку.
— Мы сделаем все, что в наших силах, — коротко отвечает Флоренс, бросая взгляд на Бена. — Увидимся за обедом?
Свободны, так это нужно понимать.
Гуляем с Беном по одному из внутренних двориков Колледжа Всех Душ. Холодный серый день, серая, отжившая трава. Со всех сторон нас окружают старинные здания, их окна, словно глаза, и в какой-то момент я чувствую себя заключенной на прогулке. Мы в ловушке, и кто угодно может наблюдать за нами из этих окон.
— Поговорим? — спрашивает Бен, и я лишь теперь замечаю, как молчалив он в последний час, до встречи с Флоренс и после.
— Вон там? — Я киваю в сторону придвинутой к стене скамейки. Мы садимся. — В чем дело?
Бен проводит ладонью по волосам.
— Как ты можешь верить тому, что сказала та девчушка?
— Что ты имеешь в виду?
Он качает головой:
— Неправильно выразился. Я о том, что в такое трудно поверить. Чтобы лордер убил ребенка просто так, только за то… — Бен пожимает плечами.
— Только за то, что он ребенок? — фыркаю я. — Они и кое-что похуже делают.
— А как ты отличаешь тех, кто говорит правду, от тех, кто лжет?
В его глазах напряжение и тревога — это не знакомый мне Бен-шутник.
— Зачем девочке лгать?
— Ей могли подсказать.
