– Потому что его живая воля включает частицу Тире.
– Почему мы здесь остановились?
Корпанг отломил кончик воздушного корня одного из деревьев и протянул Маскаллу.
– Съешь это, Маскалл.
– В качестве пищи или чего-то иного?
– Пищи для тела и души.
Маскалл впился зубами в корень. Тот был твердым и белым и источал белый сок. Корень оказался безвкусным, но, съев его, Маскалл ощутил изменение восприятия. Пейзаж, сохранив планировку и освещение, стал более суровым и сакральным. Взглянув на Корпанга, Маскалл был поражен готическим величием спутника, однако его глаза по-прежнему казались растерянными.
– Ты проводишь здесь все время, Корпанг?
– Иногда я поднимаюсь наверх, но нечасто.
– Что привязывает тебя к этому мрачному миру?
– Поиск Тире.
– Значит, поиск не окончен?
– Идем дальше.
Они вновь пустились в путь по тусклой равнине, которая постепенно поднималась, и их беседа стала еще серьезнее.
– Хотя я родом не отсюда, – сказал Корпанг, – я прожил здесь двадцать пять лет – и все это время, надеюсь, приближался к Тире. Но вот в чем особенность: первые шаги более плодотворны и многообещающи, нежели последующие. Чем дольше человек ищет Тире, тем слабее кажется его присутствие. Поначалу ты ощущаешь и знаешь Тире – в виде силуэта, или голоса, или всепоглощающего чувства. Позже твоя душа становится сухой, темной и грубой. И можно подумать, что до Тире миллионы миль.
– Чем ты это объясняешь?
– Во времена наибольшей темноты он может быть ближе всего, Маскалл.
– Но что тебя тревожит?
– Мои дни проходят в мучениях.
– Однако ты продолжаешь упорствовать, верно? Сегодняшняя тьма не может быть конечным состоянием?
– Я получу ответы на свои вопросы.
Последовало молчание.
– Что ты хочешь мне показать? – спросил Маскалл.
– Страна становится более дикой. Я веду тебя к Трем фигурам, которые высекла и воздвигла прежняя раса людей. Там мы помолимся.
– А что потом?
– Если твое сердце истинно, ты увидишь то, что нескоро забудешь.
Они шагали по канаве, которая шла под небольшим уклоном вверх между двумя параллельными пологими дюнами. Теперь канава стала глубже, а холмы по ее бокам – круче. Восходящая долина, в которой находились путники, извивалась, скрывая пейзаж. Они приблизились к маленькому источнику, бившему из земли. Из него вытекал журчащий ручей, не похожий на все другие ручьи тем, что он тек вверх по долине, а не вниз. Вскоре с ним слились другие миниатюрные потоки, и в конце концов он превратился в приличных размеров реку. Маскалл то и дело косился на нее, морща лоб.
– Похоже, у природы здесь другие законы?
– Здесь может существовать только то, что является частью трех миров.
– Однако вода куда-то течет.
– Я не могу этого объяснить, но в ней присутствуют три воли.
– Значит, не существует чистой материи Тире?
– Тире не может существовать без Эмфьюза, а Эмфьюз – без Фэсини.
Маскалл несколько минут обдумывал эти слова.
– Так и должно быть, – наконец сказал он. – Любовь невозможна без жизни, а религиозное чувство – без любви.
Вершины окружавших долину холмов достигли такой высоты, что их нельзя было разглядеть в полусвете местности. Склоны были крутыми и неровными, а дно долины с каждым шагом сужалось. Живых существ не было видно. Все казалось неестественным и мрачным.
– Я чувствую себя так, будто умер и попал в иной мир, – произнес Маскалл.
– Я по-прежнему не знаю, зачем ты здесь, – ответил Корпанг.
– К чему и дальше делать из этого тайну? Я пришел, чтобы найти Суртура.
– Это имя я слышал – но при каких обстоятельствах?
– Ты забыл?
Корпанг шел, глядя в землю, явно встревоженный.
– Кто такой Суртур?
Маскалл покачал головой и ничего не сказал.
Вскоре долина сузилась настолько, что два человека могли соприкоснуться пальцами в центре, положив свободные руки на каменные стены. Казалось, она кончится тупиком, но когда путь выглядел особенно пессимистично, и со всех сторон сгрудились скалы, не видимый прежде поворот внезапно вывел странников на открытое пространство. Сквозь щель в утесах они вышли в огромный естественный коридор, тянувшийся под прямыми углами от того места, где стояли путники. Через сотню ярдов оба конца коридора терялись в полумраке. Прямо по центру пролегла пропасть с отвесными стенами; ее ширина варьировала от тридцати до ста футов, однако дна видно не было. По обеим сторонам пропасти, друг напротив друга, располагались скальные платформы шириной двадцать футов; они тоже уходили в обе стороны и растворялись в сумраке. Маскалл и Корпанг вышли на одну из таких платформ. Уступ напротив был на несколько футов выше, чем тот, на котором они стояли. За платформами тянулась двойная стена высоких, неприступных скал, чьи вершины терялись из виду.
Поток, сопроводивший их сквозь щель, бежал дальше, но вместо того чтобы водопадом спускаться по стене пропасти, перетекал на другую сторону, подобно жидкому мосту, а затем исчезал в просвете в скалах.
Однако Маскаллу еще более удивительным показалось отсутствие теней, которое здесь было заметней, чем на открытой равнине. От этого место напоминало зал призраков.
Корпанг, не медля, повел их по платформе налево. Когда они прошли около мили, пропасть расширилась до двух сотен футов. Три больших камня высились на уступе на противоположной стороне; они напоминали трех стоящих великанов, неподвижно замерших бок о бок на самом краю бездны. Корпанг и Маскалл приблизились к ним, и Маскалл увидел, что это статуи. Высота каждой достигала тридцати футов, высечены они были очень грубо. Конечности и торсы обнаженных мужчин были едва намечены, скульпторы потрудились только над лицами, и даже лица эти представляли собой наброски. Это явно была работа примитивных художников. Мужчины стояли, выпрямившись, с сомкнутыми коленями, их руки свисали по бокам. Все три были совершенно одинаковыми.
Когда они поравнялись со статуями, Корпанг остановился.
– Это олицетворение трех твоих Сущностей? – спросил Маскалл, который испытывал благоговение, несмотря на свою врожденную дерзость.
– Не задавай вопросов, но преклони колени, – ответил Корпанг. Он сам опустился на колени, однако Маскалл остался стоять.
Корпанг закрыл глаза ладонью и погрузился в безмолвную молитву. Несколько минут спустя свет заметно померк. Тогда Маскалл тоже опустился на колени, но продолжал смотреть.
Становилось все темнее, пока не воцарилась беспросветная ночь. Изображение и звук исчезли; Маскалл остался наедине со своим духом.
