Хаунтэ выпил и усмехнулся.
– Что ж, история коротка и вряд ли того стоит, но раз вам интересно… Пять лет назад сюда явился странник и спрашивал про свет Маспела. Его звали Лодд, и он пришел с востока. Одним ясным летним утром он подошел ко мне, прямо перед входом в эту пещеру. Если попросите его описать… Не могу представить никого, подобного ему. Он выглядел таким гордым, благородным и надменным, что рядом с ним я почувствовал, будто моя кровь грязная. Можете догадаться, что не каждый вызывает у меня такое чувство. Теперь, в воспоминаниях, он кажется мне не столько надменным, сколько другим. Он произвел на меня такое впечатление, что я поднялся и дальше говорил с ним стоя. Он спросил, как попасть к горе Адаж. И добавил: «Говорят, иногда там виден свет Маспела. Ты что-нибудь об этом слышал?» Я сказал правду – что ничего об этом не знаю, а он ответил: «Что ж, я собираюсь на Адаж. И скажи тем, кто придет вслед за мной с той же целью, что им лучше поступить так же». На этом беседа завершилась. Он тронулся в путь, и я больше никогда его не видел и не слышал о нем.
– Значит, тебе не хватило любопытства последовать за ним?
– Нет, потому что стоило ему повернуться ко мне спиной, как весь мой интерес к нему загадочным образом пропал.
– Возможно, потому, что тебе не было от него проку.
Корпанг посмотрел на Маскалла.
– Наш путь означен.
– Похоже на то, – равнодушно откликнулся Маскалл.
Разговор на время стих. Тишина давила на Маскалла, и он забеспокоился.
– Какого цвета твоя кожа при свете дня, Хаунтэ? Мне она показалась странной.
– Долмовая, – ответил Хаунтэ.
– Смесь алфайера и синего, – объяснил Корпанг.
– Теперь понятно. Эти цвета сбивают чужаков с толку.
– Какие цвета есть в твоем мире? – поинтересовался Корпанг.
– Только три основных, а у вас их, похоже, пять, хотя я представить не могу, как такое возможно.
– Здесь есть два набора из трех основных цветов, – ответил Корпанг, – но поскольку один из цветов – синий – является общим для обоих наборов, всего получается пять основных цветов.
– Почему два набора?
– Из-за двух солнц. Бранчспелл дает синий, желтый и красный. Элппейн – алфайер, синий и джейл.
– Удивительно, что это объяснение не пришло мне в голову раньше.
– Вот еще один пример необходимой тройственности в природе. Синий есть существование, темнота, увиденная сквозь свет – противопоставление бытия и пустоты. Желтый есть связь. В желтом свете мы отчетливей всего видим связи между объектами. Красный есть чувство. Видя красный, мы обращаемся к своим личным чувствам… Что до цветов Элппейна, синий стоит в середине, а следовательно, означает не существование, но связь. Алфайер есть существование – очевидно, некая другая его разновидность.
Хаунтэ зевнул.
– В вашей подземной дыре водятся замечательные философы.
Маскалл встал и огляделся.
– Куда ведет второй проход?
– Сам посмотри, – ответил Хаунтэ.
Поймав его на слове, Маскалл пересек пещеру, откинул занавесь и скрылся в ночи. Хаунтэ вскочил и поспешил за ним.
Корпанг тоже встал, подошел к нетронутым бурдюкам со спиртом, развязал горловины и вылил содержимое на пол. Затем взял охотничьи копья и отломал наконечники. Не успел он сесть на прежнее место, как вернулись Хаунтэ и Маскалл. Быстрые, хитрые глаза хозяина сразу увидели, что произошло. Он улыбнулся и слегка побледнел.
– А ты не сидел без дела, приятель.
Корпанг смерил Хаунтэ своим выразительным, тяжелым взглядом.
– Я решил, что тебе стоит вырвать клыки.
Маскалл расхохотался.
– От вылезшей на свет жабы есть прок, Хаунтэ. Кто бы мог подумать?
Хаунтэ несколько минут пристально смотрел на Корпанга, затем испустил странный вопль, словно злой дух, и бросился на него. Мужчины сцепились, как дикие кошки. Они то катались по полу, то вновь оказывались на ногах, и Маскалл не мог понять, кто берет верх. Он не пытался их разнять. Ему в голову пришла мысль и, схватив два мужских камня, он со смехом выбежал через верхний вход на открытый ночной воздух.
Проем выходил на пропасть по ту сторону горы. Узкий выступ, присыпанный зеленым снегом, вел, извиваясь вдоль скалы, вправо. Другого пути не было. Маскалл швырнул камни за обрыв. Твердые и тяжелые в его ладони, они полетели как перышки, оставляя длинный хвост испарений. Маскалл смотрел им вслед, когда из пещеры выбежал Хаунтэ, а за ним и Корпанг. Хаунтэ возбужденно стиснул руку Маскалла.
– Что, во имя Крэга, ты натворил?
– Они отправились за борт, – сообщил Маскалл и снова принялся смеяться.
– Ах ты проклятый безумец!
Кожа Хаунтэ разгоралась и меркла, словно внутри у него дышал огонь. Внезапно, колоссальным усилием воли, он успокоился.
– Ты знаешь, что это меня убьет?
– А разве ты не потратил последний час на то, чтобы подготовить меня для Салленбодэ? Что ж, взбодрись и присоединяйся к приятной вечеринке.
– Ты говоришь это в шутку, но это печальная правда.
От злобной насмешливости Хаунтэ не осталось и следа. Он выглядел больным – однако теперь его лицо казалось благородней.
– Я бы пожалел тебя, Хаунтэ, если бы при этом мне также не пришлось жалеть самого себя. Теперь у нас троих одно дело. Кажется, ты этого еще не понял.
– Но к чему нам это дело? – негромко спросил Корпанг. – Неужели вы не в состоянии сдерживаться, пока не минует опасность?
Хаунтэ уставился на него дикими глазами.
– Нет. Призраки уже подступают ко мне.
Он мрачно сел, однако через минуту снова вскочил.
– И я не могу ждать… Игра началась.
Вскоре, придя к молчаливому согласию, они зашагали по карнизу. Хаунтэ шел первым. Выступ был узким, скользким и поднимался вверх, передвижение по нему требовало крайней осторожности. Путь озаряли светящиеся камни и снег.
Они преодолели около полумили, когда Маскалл, шедший вторым, споткнулся, ухватился за скалу и в конце концов сел.
– Работа алкоголя. Мои прежние ощущения возвращаются, но стали еще хуже.
Хаунтэ обернулся.
– Значит, ты обречен.
Маскалл понимал, где и с кем находится, однако ему казалось, будто на него напало черное, бесформенное, сверхъестественное существо, которое пытается его схватить. Он трясся от ужаса, но не мог пошевелиться. Пот огромными каплями стекал по его лицу. Кошмар наяву длился долго, то накатывая, то отступая. То казалось, будто видение вот-вот уйдет, то оно почти обретало форму – и Маскалл знал, что это его смерть. Внезапно призрак исчез; он был свободен. Свежий весенний ветерок обдувал его лицо; он слышал одинокое, неторопливое птичье пение; ему казалось, будто в его душе родилась поэма. За всю свою жизнь он не испытывал столь ослепительной, душераздирающей радости! Почти мгновенно это чувство тоже померкло.
