— Понимаю. Надо подумать.
Потом пили еще. У Артема от ощущения неудачи (деньгами этого хрена не купишь!)
разболелась голова, он совсем осовел от выпитого, выпил еще, чтобы совсем отрубиться, и ушел в другую комнату. На диване он провалился в забытье. Он и спал и не спал, слышал где-то там, далеко, может быть, в зале, или во второй спальне, или в своем мозгу, шепот, скрип и утробные, чавкающие звуки:
— Скрип, скрип. Чавк, чавк. Шлеп, шлеп. Повернись на бок. Ногу чуть… Неудобно… У тебя огромный! Забыла?! Чавк, чавк. Шлеп, шлеп…
Утром Артем проснулся от дичайшей головной боли. Была суббота — выходной день. Он долго умывался, с трудом припоминая, чем закончился вчерашний визит Кожина, но так и не мог внятно вспомнить, что было реально, а что пригрезилось… Веселая, даже помолодевшая жена ласково пожурила, сервируя стол к завтраку:
— У-у, пьяница! Вчера отрубился. Мне перед Кожиным было неудобно. Вы не договорили.
— Он пьет как верблюд и не пьянеет.
— Он же мент! Им так положено!.. Пригласил нас сегодня к себе на дачу. Будут шашлык и рыбалка. У него дача на Солнечном озере.
— Уже успел там устроиться! Там у всех шишек дачи. Когда он ушел?
— Ты уснул, он посидел с полчаса, думал, что проснешься, а потом ушел.
— Черт, похмелье дикое. Дай водки.
— А машину кто поведет?
— Ты. Видишь, в каком я состоянии!.. Он к тебе не приставал? Не лапал?
— Я уже не такая привлекательная, как в молодости… Намеки делал прозрачные, но, видимо, так, для приличия…
— Как это? — удивился Бардаков. Как можно делать неприличные намеки, чтобы соблюсти приличия?
— Он, как ты выражаешься, шишка, а мне далеко за, — вдруг со злостью пояснила супруга. Спросила резко, бросив кухонное полотенце на стол: — Можно не углубляться в тему?
Бардаков не поверил ее спектаклю:
— Фигня. Я знаю — ты ему нравишься… Странно, что он не приставал… Я специально уснул…
— Ты специально уснул? — вскинулась Анна негодующе.
— Да. Чтобы вы могли…
— Ну, ты урод полный!
— Мы же заранее договорились, как действовать!
Анна отмахнулась с досадой:
— Я дипломатично уводила разговор на тебя, чтобы не ворошить прошлого… Думала, вы еще поговорите и решите вопрос сами… Без моего участия!
Бардаков зло взвился — неужели ничего не было? Он же все ясно слышал! Неужели все было сном и он принимал желаемое за действительное? Господи! Ему требовалось удержать завод за собой любыми способами и средствами! Любыми!
— В следующий раз уводи так, чтобы он думал, что может с тобой…
— Фу, гадости говоришь.
— А я хочу? Надо! Выкупим завод, по-другому заживем…
— Мы и так живем лучше некуда! — закричала в ответ жена. — Ты что дуреешь? Из-за чего?
— Надо лучше, дорогая супруга. И ты это понимаешь не хуже меня, — спокойным голосом произнес Бардаков…
Дача Кожина находилась далеко за городом, в сосновом бору у прекрасного озера. Живописные берега, песчаные пляжи — эти места давно пришлись по вкусу власть имущим. Дачи не были огорожены каким-то забором, но в народе считались закрытой территорией, и туда старались не заезжать.
Кожин принимал Бардакова и Анну вместе со своим сыном — светловолосым высоким красавцем Станиславом. За шашлыком и выпивкой у бревенчатого коттеджа-теремка время летело незаметно. Потом все вместе, вчетвером, пошли к озеру удить рыбу.
Кожин заметил, что Анну не интересует ловля, и предложил ей насладиться в домике видеофильмом с видами старой Европы под так любимую ею классическую музыку.
Бардаков хмуро следил за поплавком. Иногда следовали ленивые поклевки.
Станислав поймал двух увесистых линей.
Кожин, провожавший Анну в домик, не показывался уже с полчаса. Бардаков нервничал и поглядывал на часы.
— Что-то клев плохой, — заметив его нервозность, мягко произнес Станислав. — Пойду принесу прикормку и посмотрю, где отец. Может, опять служебные дела отрывают?
Станислав ушел. Бардаков чувствовал, как все внутри его сотрясается от гнева — Кожин конечно же сейчас пользует его жену. И вчера это был не сон и не пьяное дурное наваждение — он драл ее, пока Артем спал. Драл эту суку, которой он верил и которую любил!
Его возмутило, что Анна оказалась такой довольной сегодня утром. Вчера, значит, ей понравилось со своим первым любовником старое вспоминать! А иначе как? Стерва! А он доверился ей во всем, любил эту стервозу все эти годы. Был с ней счастлив…
Злясь, Бардаков пошел к домику.
Он миновал несколько полян, запыхался — дородное тело вспотело, и появилась одышка. Остановившись, он вдруг осознал, что не испытывал сожаления от измены жены. Он подсознательно был готов к такому повороту событий. Хрен с ней, все равно былая страсть прошла. Пусть порезвится! Лишь бы своими прелестями уговорила Кожина помочь… Он усмехнулся: прелестями! Для него они уже давно не прелести, а отвратность — женщина стареет и не вызывает никаких сексуальных позывов! Ставки слишком высоки в игре, которую затеял Артем Бардаков, если старая жена еще на что-нибудь сгодится, он будет только рад этому!
Он пошел к домику спокойнее, а у резного крыльца начал красться на цыпочках. Он слышал, как из окна раздавались скрип старой деревянной кровати с пружинным матрацем и постанывания Анны. Он усмехнулся — стонет как проститутка. Пытается доказать, что ей нравится, как ее обрабатывают! Вот мразь! С ним она себе такого не позволяла, молчала, сжав губы, словно партизан на допросе, когда он проникал в нее и приносил наслаждение… Нет, реально приносил наслаждение — он знал это. Он чувствовал, как она под ним тихонько кончала с ворчанием, мерзкая шлюха, а здесь рычала, словно спаривалась с богом плотской любви, как там его… А, наплевать… Она стонала под другим мужиком, и это все объясняло!
От ударов сердца заложило уши. К чему такое волнение? Он спокоен, совершенно спокоен! Ничего не происходит, что его может задеть…
Он осторожно заглянул в зашторенное окно. Сквозь щель между клетчатыми шторками была видна широченная кровать, застеленная белым в цветочек покрывалом, обнаженная Анна, потная и расслабленная, и кабан Кожин, похожий на крупного самца гориллы. Было удивительно видеть Анну под другим мужчиной, всаживающим в нее свой член, сжимающим своими толстыми короткими пальцами ее полные груди с торчащими от истомы сосками. Кожин блестел от пота и работал медленно, с остановками.
Дверь в комнату была открыта. Бардаков заметил в дверном проеме Станислава. Тот не был смущен, застав отца, покрывающего чужую жену. Кожин тоже заметил сына, тоже не смутился, но прекратил соитие, поднялся. Он что-то коротко сказал Анне, хлопнув ладонью по бедру. Она с прикрытыми от неги глазами повернулась на живот. Кожин взял ее за ноги и стянул до половины кровати, поставив коленями на пол. Она полулежала, блаженно улыбаясь, предоставив свои сокровенные места для дальнейшего.
