Злой Артем врезал ему кулаком в лицо, но не сильно, чтобы мог вести машину.
Мужик затих, всю дорогу скованно смотрел вперед, то и дело, как робот, переключая скорости.
— Толик, не обижайся на меня, — прорычал Артем. — За дело получил. Умей держать себя в руках! Всегда! В любой ситуации!
— Понял, Артем Петрович, — произнес шофер спокойно. Обиды вроде не чувствовалось.
«Все равно при случае надо поменять урода», — подумал Артем.
Прибыв на дачу, разъяренный неудачей с кладовщицей и сочно представляя, как окучивал Анну гадкий карлик, Бардаков велел вывести из подвала Коротышку, раздеть донага и привязать к сосне.
Артем внимательно оглядел своего ничтожного, голого и отвратительного соперника. Тот выл сквозь кляп, глубоко забитый ему в поганый рот, но глаза пучились ненавистью. Ишь ты, ненавидел его, Артема, опозоренного мужа, считал себя правым во всем! Ну уж нет, маленькая мразь! Как учил Ветхий Завет: око за око! Напакостил — получи! Прими наказание…
Похоронив Анну, Артем, к своему неудовольствию, ощутил неодолимую тоску по ней. Получалось, что он все-таки любил ее, любил по-настоящему глубоким светлым чувством, а эта маленькая срань все испоганила своим гигантским членом.
Давясь обидой, Бардаков стал прицельно бить Коротышку крепко сжатым кулаком в губы и нос, мощными ударами превратив ненавистное лицо в месиво. Коротышка потерял сознание, свесил голову.
Артем потребовал нож и ловко, ухватив рукой член и яйца Коротышки, отсек их, замаравшись в крови.
Пронзительный крик многократным эхом запрыгал между соснами.
Мощным ударом Бардаков вогнал нож по самую рукоять в печень парня. Тот обрыгался кровью и умер. Архаровцы послушно убрали труп. Артем каждому дал по тысяче евро на выпивку и разрешил привезти на дачу шлюх.
* * *
Усталость и ощущение утраты гнетущим камнем сдавили душу — он отделался от Анны окончательно… Захотелось напиться.
Приехав в свою городскую квартиру, вместо детей нашел записку на обеденном столе в зале — дочь гуляла с девчонками из института на вечеринке, сын уехал на рыбалку.
Бардаков выпил стакан водки. Вот тебе и мир в семье, любящие дети, теплота, уют — один в пустой квартире! Дочь танцует в ночном клубе (хотелось в это верить!), ну а сын явно отправился на ловлю двадцатилетних щук с золотыми зубами, которых приятно пожарить, а после отпустить…
Он пил и думал. О детях и об Анне и совсем не вспоминал о казненном Коротышке.
Вспоминая Анну, он подумал о неудаче с кладовщицей и понял, что сексуальное желание к той замужней молодой женщине не утихло после убийства карлика. Даже изрядная порция адреналина после расправы над ним не смогла погасить потребности сексуально опустошиться.
Артем позвонил Майре и велел ей немедленно прийти.
Встретив ее, проводил в зал, предложил выпить (почти приказал). Она отказалась. Он снял с себя брюки и трусы. Ну и где волнующая сексуальность? Мерзость одна, больше ничего.
От этой мысли Артем ожесточился — не может он ничего сделать красиво, даже молодой женщиной овладеть в экстазе, говоря красивые слова, лаская, принося ей радость…
Увидев его готовность к близости, Майра начала снимать трусы, но Артем мрачно качнул головой:
— Минет.
— Вы знаете — я этого не делаю.
— Почему?
Она пожала плечами.
— Начинай!
— Я не умею.
— Учись.
— Нет, я не буду.
Майра попыталась сесть на диван, продолжая снимать с себя черные кружевные трусы. Вмиг рассвирепев, Бардаков что есть силы врезал ей ладонью по губам и в нос, другой раз, третий! Она взвизгнула, потом заорала благим матом. А он бил и бил, измазав ладонь кровью и соплями. Он изрыгал страшные ругательства и бил, бил, войдя в экстаз, не владея собой и своим разумом, потом схватил ее за короткие черные волосы, притянул к своему уже холодному бесчувственному члену, рыдающую, подрагивающую на костлявых коленях, толкнул в голову… И — о наслаждение!
А она это делала и горько рыдала…
Завершив, он оттолкнул ее, ушел к журнальному столику, залпом выпил налитую для нее рюмку водки.
Умывшись и одевшись, Майра сказала бесцветным голосом:
— Я больше не приду, — и ушла, не попросив денег.
Пьяный Бардаков уснул на диване, как был, без трусов…
…Толчок на ухабе вернул Артема к реальности из воспоминаний о прошлом — «лайнер» слетел с ровного покрытия асфальтированного шоссе и, подрагивая, пылил по гравийке к заводским воротам.
Расторопная охрана растворила высокие железные полотна ворот. «Мерседес», не сбавляя скорости, выскочив с грунта на бетон, влетел на заводскую территорию. Бардаков сердито засопел — что это он в воспоминания ударился? Неужели всему виной паршивая запись на диске?..
Новый «мерседес» встал у желтого здания заводоуправления. Его уже ждал перед входом задумчивый сын Антон. Бардаков, сердито зыркнув на сына сквозь тонированное стекло, толкнул дверцу. Давно уже закон запрещал тонировку стекол, но ему закон не указ — он, великий Бардаков, выше закона, как вся так называемая элита.
Выйдя из машины, Артем поправил галстук и пиджак, хлопнул сына по спине, выражая этим жестом доверие и вопрос, увлекая к дверям, спросил вслух:
— Что они?
— Бузят.
— Где Игорь? — спросил об Огурцове.
— Пытается урезонить.
— Пойдем к ним. Сам поговорю.
Рабочие мрачной толпой стояли у задних дверей управления, слушая сбивчивые объяснения молодого управляющего, жалкого, испуганного, стоявшего перед ними на крыльце.
Появление Бардакова испугало рабочих. Они уперли взгляды в бетон отмостки.
Бардаков, улыбаясь ядовитой улыбкой, зычно крикнул:
— В честь чего устроили маскарад? Работать надоело? Устали, вашу мать, так раз так!
— Зарплаты опять нет! — вскрикнул жалкий паренек из-за спин более пожилых мастеров. — Президент сказал, что накажет за невыплату… Сейчас есть закон!
— Что?! Закон, вашу мать?! — тут же вскипел Бардаков яростью, как он умел, глядя на рабочих. — Я — ваш закон! Вы все от меня зависите! А президент, он для меня президент, а не для тебя… Сейчас назову обидным словом, вскинешься, убью кулаком! Он мой президент, а не ваш… Рот закрыть, жрать землю и меня слушаться, вот так теперь! Ты денег захотел? А ты научись сначала работать! Ты еще ни хрена не умеешь, а деньги требуешь! Есть работа — работай! Что еще надо?
— Денег совсем нет, Артем Петрович, — льстиво пропел изрытый морщинами мужик лет пятидесяти.
— Да ну на хрен! Витек! Какие тебе деньги? Ты же бухарь! Тебе дай денег, ты в запой уйдешь на неделю!
