— Он так хитро завещание составил, что все сыну осталось. На таких условиях на кой черт мне Татьяна? В Москве поможешь обосноваться, брат?
— Я помогу, — вступил в разговор Лукаш. — Мне Бильбао навстречу пойдет, я — тебе. Так, Бильбао? Мне все равно люди нужны будут.
Однокурсницы Наташи веселились на полную катушку, охмуряли добродушного Захара, и именно они пытались поддерживать за столом атмосферу свадьбы, а не делового совещания.
— Горько! Горько!
Этот призыв поддержали все.
Черт возьми, подумал Бильбао, поверит ли хоть кто-то из них, что с Наташей он сейчас поцелуется впервые за время ее пребывания в Москве? Да, так получилось: днями они общались вроде нормально, когда он был дома, вместе готовили еду, ходили на рынок, в магазины, но грань холодного космоса все же оставалась между ними. Подобный холод сковал Бильбао в ту минуту, когда он увидел ее обнаженной в раздевалке, увидел и отступил. И все эти дни… Она сказала: «Сергей, до свадьбы ничего не надо, прошу тебя!» Сказала так, что он только согласно кивнул в ответ.
— Горько, горько!
Поцелуй оказался холодным, дежурным, не чета даже тому, который случился на берегу Дона, когда они спускались по крутому склону к реке, убегая с чужого торжества… Напряжена, зажата как пружина была сейчас Наташа.
— Потанцуем? — тихо спросил он.
— Нет, — так же тихо ответила она. — Я посижу. Я почему-то устала.
Подошел дядя Миша, присел рядом:
— А ведь мы упьемся и без вас, молодые! Чего вам тут сидеть? Сейчас последний для вас тост произнесем — и езжайте домой, вы нам больше не нужны. Да и мы вам тоже.
Мудрый еврей заулыбался, поглаживая скрипку, с которой он не расставался ни на миг. Скрипка была хорошей, для Бильбао ее покупал музыкант из ансамбля Серебровой.
— А сыграть — я вам еще сыграю. Приезжайте завтра в номер гостиницы, который вы для меня сняли. Я, кстати, первый раз живу в таком шикарном номере. Приедете?
Он посмотрел на Наташу, словно чувствуя, что все будет зависеть именно от ее ответа.
— Приедем.
— Поезд у меня в девять вечера, так что сами рассчитывайте…
Наташа повернулась к Бильбао:
— Отвези меня домой.
— Хорошо. Думаю, нас простят, если мы сбежим отсюда.
Она вымученно улыбнулась. Встала из-за стола, пошла в туалетную комнату. Дядя Миша неожиданно для Бильбао сказал, глядя ей вслед:
— А тебе с ней будет тяжело.
— Почему?
— Очень тяжело, — вместо ответа, повторил он и вновь погладил скрипку. — Мы все ей чужие. Ты — тоже.
— Если ты плохо себя чувствуешь…
— Нет, — сказала она, на сей раз решительно, даже резко.
Вернувшись домой, Наташа попросила Бильбао поставить кофе, а сама пошла в ванную. Вода в чайнике только закипела, а она уже вышла, легкий халатик не скрывал ничего — ни твердых аккуратных грудей с вишнями сосков, ни красиво очерченных плеч, ни длинной шеи. Лицо Натальи было бледным, синие круги ярко выделялись под глазами, и потому Бильбао сказал о ее самочувствии.
— Нет, — повторила она, подошла и взяла его за руку. — Пойдем. Только… Я вправду ни с кем не была и… Я знаю, что это больно, и лучше сразу…
Ноги уже почти не держали ее. Бильбао подхватил ее, понес в спальню:
— Нет, не надо торопиться. И это не больно, вот увидишь.
Он гладил ее, целовал, но тело долго еще было каменным, болезненно вздрагивало от любого его прикосновения. Наташа лежала сжав зубы, закрыв глаза, мучительная, горестная гримаса исказила ее губы. Не скоро разомкнулись они и приоткрылись, а потом распахнулись глаза, и руки ее сплелись за его плечами, и стон, низкий, с содроганием тела, вселил в и без того крепкого Бильбао невиданную силу…
— У нас так будет всегда? — спросила она утром.
— С перерывами на работу. Правда, работаю я много.
— Хочу, чтобы важнее была я…
Глава 4
Не предупредив, не позвонив заранее, в его издательство приехал Коган. Удивился, глядя на стол, заваленный печатными страницами:
— Ты что тут делаешь?
— Готовлю к печати энциклопедию по истории оружия. Хорошая книга получается.
— Увлекся, однако… Деньги надо делать, деньги!
— Это и есть мои деньги. И потом, у меня их уже достаточно.
Коган сощурил глаза:
— Неужели ты знаешь в этом предел?
Вместо ответа, Бильбао предложил гостю кофе, но тот покрутил головой:
— Некогда. Мы сейчас едем в одну гостиницу на деловую встречу. Одевайся.
В таком командном тоне Коган никогда еще не говорил с ним. Бильбао откинулся на спинку кресла, спросил:
— Вы меня ни с кем не спутали, Яков Яковлевич? Я вроде не ефрейтор при полковнике.
На щеках того выступили красные пятна, но Коган все же умел держать себя.
— Я думал, партнеры так могут разговаривать. Если нет, прости. И неси свой кофе. — Он взглянул на часы, вздохнул. — Знаешь, Сергей, что в Москве дефицит? Тут крутятся большие деньги, тут в избытке красивые женщины, есть чудные рестораны, зрелища, оружие… Но нет людей, чтоб спину прикрыли. Когда ты в свой Ростов уехал, я действительно хотел подыскать тебе замену — есть у меня на то причины, как понимаешь. Ведь ты пренебрег нашей семьей… И потом, действительно иногда ефрейтор нужен, но такой, чтоб честно служил. Не нашел. А дело серьезное, Сергей. И сумма на кону серьезная. Ты молодой семьянин, так что она тебе не помешает, хоть и не бедствуешь.
— Не бедствую.
Они выпили кофе, потом Коган попросил его закрыть дверь кабинета, вытащил из кейса пистолет с наплечной кобурой, положил перед Бильбао:
— Думаю, это не пригодится, но и не помешает, если господа по сегодняшним переговорам как бы случайно увидят ствол.
— Когда-то я дал слово не носить с собой оружия, — вспомнил Бильбао своего дядю.
— Так то ж когда-то. Время изменилось, причем настолько…
Наверное, пистолет все же оказался лишним, подумал Бильбао, когда после получасового пребывания в одном из номеров «России» беседа Когана с двумя седовласыми, пожилыми мужчинами, как и начиналась, продолжалась в тихих, спокойных тонах. Собеседники совершенно не походили друг на друга. Один, худощавый, высокий, был кавказцем и говорил с чуть заметным акцентом. Второй, низкий, толстый, в старых роговых очках, большей частью молчал, просматривая лежавшие перед ним бумаги, и лишь изредка, натыкаясь на заинтересовавшую его строку или цифру, упирал в нее ногтем и спрашивал у Якова Яковлевича:
— Это верно? Это действительно так?
Разговор был малопонятен Бильбао, — какие-то финансовые термины, ничего не говорящие ему фамилии, половина из которых — иностранные.
