Сергей.
Лифт в Юлином доме не работает, так же как и ее телефон, который вот уже в четвертый раз сообщает, что абонент не доступен. Поэтому попытки дозвониться до нее я оставил и на шестой этаж поднимаюсь пешком. Достойная замена спортзалу.
Дойдя до нужной двери, жму кнопку звонка. Под футболкой нещадно молотит сердце. Не от пройденных ступеней, а от того, что сутки разлуки оказались мучительнее, чем я мог предположить, и потому, что откровения даются мне сложно. Но без них сейчас никуда.
Мне никто не открывает, поэтому приходится нажать на кнопку звонка и настойчивее. Через несколько секунд по ту сторону раздаются шаги, и дверь распахивается. Не сентиментален я, и никогда не был, но каждый раз при виде Юли в груди становится тесно. Особенно, когда выглядит она так: бледная, потерянная и измученная.
— Проходи, — шелестит еле слышно. Потом будто опомнившись, прочищает горло и повторяет уже громче: — Проходи.
Переживала. Из-за меня. Мудак ты, Серега. Мог бы и ночью приехать — знал же, что не прогонит и рада будет.
— Чай будешь? Ты поговорить хочешь, наверное?
В глазах отчаяние и страх. И то как она подол своей футболки нервно комкает, и как безвольно опали ее плечи… Нет, я совсем не сентиментальный, но именно эта девочка, она мне душу рвет. Меня сутки всего не было, а она уже попрощалась.
— Все придумала уже себе, Юль? — скидываю обувь и шагая к ней.
Она обхватывает себя руками, губы дрожат, глаза красные. Блядь, сволочь ты Молотов.
— Юль, — обхватываю руками ее лицо. — Ты чего плачешь? Думаешь, я выбирать между тобой и сыном ездил?
Красивое лицо жалобно кривится, и Юля начинает реветь: по-детски, дрожа всем телом и всхлипывая.
— Ты не отвечал… не звонил… Дима тебе семья, а я…
— А ты мне кто? — вытирая ладонью ее мокрые щеки.
— А я никто…
— Ну какая же ты мне никто? — Ну давай, Молотов. Будь мужиком. Сколько можно от себя бегать. И момент подходящий. — Влюблен я в тебя, Юль.
45
Сергей
За сутки до
Впервые за многие годы я злостно нарушаю скоростной режим, пока еду по знакомой дороге в Барвиху. Рука сама тянется к телефону, чтобы набрать Диму — останавливает лишь уверенность в том, что сейчас он мне не ответит. Нет, я не сомневаюсь в том, что в ближайшее время разговор между нами состоится, но Диме нужно остыть. Не сказать, что произошедшее сегодня стало для меня тотальной неожиданностью: еще будучи с Лондоне, когда меня одолевали мысли о Юле, я много раз представлял, каково сыну будет узнать о нашей связи. Прогнозировал его реакцию и даже обвинения, которые мне придется услышать в свой адрес: обоснованные и не очень. Это уничтожало соблазн набрать ее номер. Из головы, правда, выкинуть не помогало.
Но одно дело предполагать и прогнозировать, и совсем другое встретиться с реальностью лицом к лицу. Реальностью, от которой меня разъедает ядовитая смесь из вины и бессилия. Вины за то, что будь я лучшим отцом для Димы, моя связь с Юлей, возможно, не выглядела бы чистым актом эгоизма, и бессилием от невозможности поговорить с сыном прямо сейчас и убедить в том, что все у него будет хорошо. Что еще появится в его жизни та самая девушка, с которой он забудет обо остальных, и с которой секс ради секса станет не нужен — необходимо лишь дать себе немного времени. Сказать ему, что меньше всего на свете я хотел причинить ему боль и что случившегося пытался избежать как мог. И что жизнь, сука, бывает сильнее тебя, каким бы непробиваемым ты себя не мнил. Вот только откуда взять столько красноречия, чтобы убедить в этом раздавленного двадцатилетнего парня?
По приезде в Барвиху я предусмотрительно паркую автомобиль в гараж, чтобы у Димы не возникло желания снова уехать. Спасаться от разговора бегством я не могу ему позволить, да и не научился откладывать проблемы в долгий ящик. В груди мучительно крутит, когда представляю, что он сейчас где-то один, напивается и проклинает судьбу. С одиночеством я знаком не понаслышке, но для меня спасением от него всегда была работа — благодаря ей я со многим свыкся. И чем больше времени проводил один, тем меньше дискомфорта от этого испытывал: уединение стало моим образом жизни и помогало смотреть на многие вещи беспристрастно. У Димы же такого бонуса нет. Хорошо, если рядом в этот момент окажется настоящий друг, готовый подставить плечо.
Время на часах показывает начало первого, но сын дома так и не появился. Уснуть не получается, а купленная в день приезда пачка подходит в концу. Хочется позвонить Юле, но в последний момент решаю ее не будить.
Юля. За короткий срок поставила все с ног на голову. До нее я всем был доволен: тем, что жизнь в мелочах отлажена, тем, что мыслить всегда получается трезво, и что в эмоциях царит штиль. А сейчас разве получится все это назад вернуть? Когда вдруг понял, что жизнь бывает другой: когда пульс стучит быстрее от осознания того, что ты необходим другому человеку. Не потому что ему интересна выгода, статус твой или подписание контракта, а потому что ему важно твое присутствие. Ты сам важен. И комфортное одиночество вдруг начинает казаться тебе тесным, а привычный офисный костюм хочется сменить на что-то попроще. Вспоминаешь вдруг, что сто лет на отдыхе не был, и что когда-то музыку любил слушать… и хочется, чтобы обязательно с ней. И видеть начинаешь то, чего раньше не видел… людей живыми. Подмечать как уродство, так и красоту.
Тушу сигарету, не докурив, и замечаю голубой свет фар у ворот. По шумной вибрации глушителя понимаю, что приехал Дима. Надеюсь, не сел нетрезвым за руль, потому что тогда мне еще и машины придется его на какое-то время лишить.
Когда слышу поднимающиеся по лестнице шаги, выхожу в коридор с целью убедиться, что с сыном все в порядке. Он появляется через несколько секунд: выглядит неважно, но по-крайней мере, алкогольного смрада я не чувствую. Смотрит исподлобья и, не удостоив меня приветствием, закрывается в своей комнате. Это нормально. Цел и невредим, домой вернулся. Разговаривать будем завтра.
Просыпаюсь я в половине шестого и первым делом выглядываю в окно. Чувствую облегчение — машина Димы стоит под окнами. Приняв душ, спускаюсь на кухню и варю себе кофе, прокручивая в голове предстоящий разговор с сыном. Хочу начать с извинений за то, что ему пришлось узнать о нас с Юлей именно так, самым худшим из возможных способов; и за его мысли о том, что мне на его чувства плевать, тоже решаю извиниться. В безразличии к судьбе сына я себя упрекнуть не могу, но раз он так считает, значит, где-то я облажался.
Ждать появления сына приходится около четырех с половиной часов: Дима выходит на кухню заспанный, в спортивных трико и футболке. При виде меня, сидящего за столом, напрягается, глаза затягиваются льдом.
— Доброе утро, сын, — приветствую его, но взаимности в ответ не получаю. Грохоча дверцами шкафа сильнее, чем требуется, Дима начинает готовить кофе, демонстративно от меня отвернувшись.
— Надо поговорить, Дим.
