Плечи сына напрягаются, но смотреть на меня он не спешит. Лишь секунд через двадцать мы встречаемся глазами, когда он холодно выплевывает:
— О чем мне с тобой говорить? Или ты приехал сказать, что раз в жизни подумал о ком-то, кроме себя?
Подобные обвинения в его состоянии ожидаемы, но от этого менее болезненно не становится. Может, отец я и не образцовый, но в эгоизме меня обвинить нельзя. Я в бизнес с головой ушел, чтобы его обеспечить, а то что он в последствие стал средством выживания — это уже другой вопрос.
— Нет, Дима. Приехал, чтобы по-человечески объяснить тебе случившееся между мной и Юлей.
— А что тут объяснять? Ты, конечно, можешь разразиться красивой речью о своих проснувшихся чувствах, но того дерьма, что ты сделал, это не изменит: мой сорокалетний отец трахнул девушку, вдвое его младше…мою невесту, зная, что я ее люблю. Какое здесь может быть объяснение?
Да, все так. Со стороны, для безразличных людей, для которых нормы вымышленной морали ценнее, чем стремление к счастью. Особенно, когда счастье это не свое, а чужое.
— Человеческое объяснение, Дим. То, что я тоже человек.
— И это все, что ты придумал? — сын грохает чашкой о столешницу. Сейчас он разительно отличается от добродушного парня, которого я знаю. Ветренного, беспечного, чересчур легко плывущего по жизни, но беззлобного и совсем не едкого.
— Мне есть что тебе сказать, но хочется, чтобы мы делали это не на повышенных тонах и как взрослые люди, Дим.
Телефон, лежащий на столе, в этот момент оживает рабочей мелодией. На экране горит номер моего ассистента. Знаю, что дело срочное — сегодня должна состояться видео-конференция с Пирсом по поводу нашего совместного проекта, но на звонок не отвечаю: тяну руку и отключаю звук.
— Стыдно в моем присутствии с ней разговаривать? — яростно рявкает Дима и до того, как я успеваю среагировать, шагает к столу и швыряет мобильный в стену. Прослеживаю, как телефон, оставив выбоину в штукатурке, бесполезной болванкой приземляется на пол и перевожу взгляд на сына. Он за свой разрушительный порыв явно раскаяния не чувствует: лицо зло кривится, в глазах горит триумф. Наверное, многие дети, имеющие зуб на родителей, мечтают вот так поменяться ролями, чтобы ощутить свое превосходство. Вот же я, виноватый. Должен терпеть.
Вот только в моем случае, выходка сына имеет обратный эффект. Больше не хочется опускать голову на плаху порицания и потакать Диминой обиде. Откуда-то приходит осознание, что даже если я в ниц ему упаду, расстанусь с Юлей и признаю себя самым плохим отцом, лучше не станет. Как не ценил он меня, так и не будет ценить. В его глазах я не человек, способный на чувства и переживания, а дойная машина, его пожизненный должник, которому, по уверениям его матери, он обязан исковерканным детством. И если раньше в лицо мне это бросить у него повода не было, то сейчас сын считает, что получил на это право. Ошибается.
— Ты на этот телефон и ремонт в доме ни рубля не заработал, — я встаю со стула, чтобы наши глаза находились на одном уровне. — Так по какому праву швыряешься?
— А ты по какому праву мою девушку забрал? — огрызается Дима, но от меня не укрывается, что голос его звучит тише, а щека нервно дергается.
— Звонил мой ассистент, — безжалостно нарубаю слова. Пора как с взрослым. —Обсудить сделку на миллионную сумму. Это моя работа, Дима. Работа, которая оплачивает все, что ты имеешь: начиная с одежды, которая на тебе надета, заканчивая домом, в котором ты живешь. Из-за твоей выходки мне нужно будет ехать в салон, чтобы покупать новый телефон. В твоих глазах это разумеется пустяк, ничтожная трата, а для меня же это время, люди, которых я подвел, и деньги, которые я с восемнадцати лет зарабатываю сам, без чьей либо помощи.
Я перевожу дух и смотрю на сына. Притих. Ничего, пусть послушает. Вряд ли второй такой разговор у нас еще когда-нибудь выйдет.
— Когда все мои сверстники попадали в ментовки за драки, таскались по дискотекам и развлекались, я пахал в две смены. Знаешь почему? Потому что стал отцом. Твоим отцом, Дима. Я не понимал ни хрена, когда мне конверт с тобой в роддоме вручили. Что делать с тобой не знал. Но в тот день слово дал себе, что мой сын не будет ни в чем нуждаться. Что когда он в садик пойдет, никто не будет смеяться над его стоптанными сандалиями, и что в школе у него всегда будут деньги на обеды и походы в кафе с друзьями. Так я, Дима, отцовство себе представлял.
Сын брови нахмурил, дышит тяжело. Не такого развития событий он ожидал. И разговор ему наш не нравится. Потому что сейчас я с ним как со взрослым, а он к такому не привык.
— Я своей цели добился, Дим — ты и, правда, ни в чем не нуждался. Но жизнь она такая...Тяжело все успеть, понимаешь? Кто-то, может, и стихи пишет и в стометровке рекорды бьет, но не всем дано. И я жалею, очень жалею… когда вижу отношение твое легкомысленное к вещам, к людям… что не додал, не объяснил. Всегда кажется, что можно было сделать больше, вот тогда… Но оборачиваясь назад, Дим, я понимаю, что мало что бы изменилось. Отдал я тебе все, на что был способен. Я тоже живой. Со своими заморочками, недостатками и поступаю не всегда мудро. Но в одном можешь быть уверен — тебя я всегда любил, как умел.
Тяжело выворачивать душу. Но близкие того стоят. Все честно.
— Это ничего не меняет… — тихо выдавливает Дима, опускаясь на стул. — Я не прощу, чтобы ты с Юлей замутил.
— Поэтому меня перед выбором пытаешься поставить? Если брошу Юлю — простишь меня и все забудешь?
Молчит. Конечно, мой разрыв с Юлей мало что изменит между нами. Разве что утолит его желание ударить меня побольнее. А память не сотрешь, как не крути. Здесь либо принять и простить, либо навсегда отвернуться.
— Дим, я пытался. Когда ты позвонил мне и о чувствах своих сказал, я пытался. И смог бы я ради тебя. В Лондоне бы отсиделся, переболел. Не для того, чтобы тебе шанс на счастье с ней дать, а просто чтобы больно не делать. Но судьба вещь такая… Может, и, правда, не убежать. Я собой готов был поступиться, а Юлей не смог. Не заслуживает она страданий.
— Не бросишь ее, значит..
— Слишком поздно, сын. Я ответственность за ее чувства взял, Дима, и больно делать не имею права. Знаю, что ты и ей больно делать не хочешь.
— Почему ты именно ее выбрал, а? Столько девчонок… захотел молодую… Кристинку бы взял… Сабину… их не жалко. Да они наверное рады были. Но Юльку…
— Я и не выбирал, сын. Это не прихоть моя была. Просто чувствам не прикажешь. Я, поверь, в сорок лет никак не планировал влюбляться в девушку сына, да еще вдвое младше.
Дима смотрит на меня в неверии, словно я его по щеке ударил.
— Влюбился… в Юльку, что ли?
Да, Серега, слово не воробей. Вот так сказал и самому ясно стало… Влюбился. Слово-то какое. Романтичное, подростковое. А по-другому разве можно это назвать? Попал, увяз, влюбился… Люблю.
— Если бы это было временное увлечение, мы бы сейчас с тобой здесь не сидели. И если бы я мог похвастаться частой влюбленностью, тоже. Со мной такое впервые за всю жизнь, Дим. Поэтому и сражаться оружия у меня нет.
