– Вот не люблю я эту Ночь. Вроде самое время пройтись, подышать, кровушкой освежиться, а не поверишь – ноги не идут. Что-то щемит в груди, тоска какая-то берет. Думаешь: и зачем жил? И как бы снова помереть, но по-настоящему? А все кругом такие живые, тепленькие. Вот кусаю – и плачу от жалости, представляешь?
Возле стойки трактирщица прикладывала палец к длинному свитку, который держал в руках сурового вида мужчина в синей форменной куртке. Надо сказать, что посетителей заметно поубавилось. Но стоило патрульному уйти, как изо всех дверей тонкими струйками, сгущаясь на глазах, полезли иносущности.
– На-ка вот, выпей. Повезло, старый знакомый тут отсиживается, он в зельях король.
Пока я медитировал, вампир принес стакан с шипящей красной жидкостью. При мысли о том, что надо что-то пить, мне поплохело. А от запаха чуть снова не вывернуло. Рука так дрожала, что не могла поймать стакан.
Зелье было отвратительным на вкус, но чудодейственным. По затылку перестало бить кувалдой. Трясучка оставила в покое руки. Я был свеженький, хоть снова начинай!
– Я же говорил! Вон, можешь поблагодарить спасителя.
Вампир помахал рукой старику за дальним столиком. Лучше бы у меня болела голова, чем быть обязанным этому гаду, из-за которого я потерял магию! Это был Финнр! Он с кем-то разговаривал. Одного человека – женщину с уставшим лицом – мне было видно, а второго закрывали люди, сидевшие перед их столиком.
– Вот, бармалыги тебе взял, пей.
Сердобольный кровосос протягивал большой бокал с сиреневым напитком, но чуткие ноздри уловили тот самый запах, и голову сжало тисками. Нет уж, спасибо. Чтоб из-за какого-то пойла потом так мучиться – ну его моль. Вампир, пуская слезу, принялся рассказывать о своей тяжкой доле, а я мрачно уставился на троицу впереди.
Финнр передал женщине что-то, завернутое в мешковину. Та достала из кармана плаща шкатулку и отсчитала довольно много золотых.
– Ого, сама Забеин сюда пожаловала!
– Кто такая Забеин? – уточнил я у всезнающего вампира.
– Как это кто? Главная богатейка Карпетауна, хозяйка «Боли толстосума»! Интересно, что Финнр ей продает? Я ж его знаю, этот что хочешь подсунуть может.
Хозяйка «Толстосума» поднялась и направилась к дверям, которые распахнулись ей навстречу. Госпожа Забеин не подозревает, что с этой минуты получила самого надежного и верного провожатого. Мэтью Грэнвилл до нее доберется! Следом поднялся и второй человек. Он был с ног до головы закутан в сиреневый плащ.
Сразу две тайны ускользали от меня. Я с трудом отцепился от болтливого вампира и рванул туда, куда выскользнули Забеин и Сиреневый Плащ. Финнр тоже куда-то исчез, но сумка с палками-корешками стояла у столика.
Выскочив на улицу, я понял, что мне повезло: они не успели уйти далеко. Стараясь держаться подальше от фонарей, я тихонько двигался вдоль темных домов. Сиреневый Плащ был ниже ростом и вроде бы стройнее, но с такого расстояния точно было не разобрать. Вот так, сейчас Мэтью Грэнвилл выяснит, кто и зачем мажет стены краской, может, и Магистрат спасибо скажет. Желательно в денежных знаках.
И тут фигуры впереди внезапно разделились и быстро-быстро рванули в разные стороны. Я заметался, не зная, за кем бежать. Ну почему злодеи ведут себя так непорядочно?!
Я погнался за Сиреневым Плащом, на ходу утешая себя тем, что Забеин, может, вообще ни при чем – ну купила что-то у Финнра, так у него и Феррариус настойку брал. А вот Сиреневый точно что-то замышляет.
Выбор, сделанный на похмельную голову, редко бывает удачным. Это так же справедливо, как и то, что нельзя рыть яму другому. Под каблуком что-то чвякнуло, и из-под ног взметнулся сноп разноцветных искр. Меня закружило в цветном вихре, осыпало снегопадом конфетти. Ну а бабахало так, что дома подскакивали. Хлопушки, сброшенные мной вчера, нашли своего героя.
Само собой, к тому времени, когда искры угасли, Сиреневый Плащ удрал. Я попал в какой-то глухой тупик, где было темно, хоть глаз коли. И ни души кругом. Ни в одном окне не горел свет, на дверях висели внушительные замки. Тусклый огонек, висевший над входом в магазин одежды, едва-едва освещал сам себя. Тьма сгущалась на глазах.
Спина покрылась липким холодным потом. Скорее туда, где светло, где люди! Я метался взад-вперед по темному проулку и понимал, что мне отсюда никогда не выбраться. Ночь Одиноких душ пришла за мной. Припомнив все советы, которые слышал в жизни, я пытался успокоиться, но внутри все сжималось от осознания того, что вокруг – никого. И едва мне показалось, что я уловил шум и гомон, как тяжелым камнем навалилась мысль о том, что придет утро, будет новый день, но кому и зачем я нужен? Буду ходить среди людей, улыбаться, ссориться, но никто никогда не сумеет понять меня по-настоящему. Все люди сбиваются в кучу не потому, что им хорошо вместе, а потому, что в толпе удобно прятать свое одиночество.
Страх. Я почувствовал его внезапно, словно с разбегу налетел на стену. Все боятся, поэтому прячутся друг за друга? В детстве я ужасно боялся накрываться одеялом. Мне казалось, что оно задушит меня во сне. Но тогда я мог заорать и позвать маму или папу, а кто поможет сейчас? Если я умру, что со мной будет? Мои планы, мои надежды – все ведь пропадет, так? Было так жалко того, что со мной могло произойти когда-нибудь, но чего так и не случится.
Оно – что-то жуткое, огромное – надвигалось на меня, я чувствовал это. Оно уже схватило и не отпускало, запустив внутрь свои жадные руки. Передо мной была старая кирпичная стена, над ней виднелись всполохи фейерверков, их разрывы, как сквозь вату, проникали в уши. В спину впивались камни мостовой. Но то, что завладело мной, безжалостно тащило в тысячу разных мест, и я одновременно был здесь – и где-то еще, воя от страха и ужаса, своего и чужого.
Я забился в угол и пытался задушить прорывавшиеся слезы. Если это – конец, пусть последним, что увижу, будут звезды. Яркие, далекие и холодные. Ледяные пальцы ужаса уже стискивали ребра, безжалостно терзали легкие, которые разрывались, силясь вдохнуть. Я зашелся в безмолвном крике, и ночной воздух заполнил грудь. Я дышал. Они – нет. Их истерзанные тела переплелись в жутких объятиях. Черный след от руки, в безнадежном, отчаянном порыве хватавшейся за лампы на потолке. Их последний крик «Мама!». Они тянулись ко мне, искали угасающим, остывающим взглядом.
Я бился, пытаясь прорваться к ним, вытащить хоть кого-нибудь. Видел их всех – раздавленных. Так и не выползших из-под завалов. В которых смертельной хваткой впивалась сетка ограждений. Я бился, пытаясь вырваться из-под взгляда этих непонимающих глаз, заслониться от них пеленой суеты.
Я умер столько раз, сколько было этих взглядов. Каждый из моих вздохов был последним. Я готов был занять место любого из них, но как, если жизнь – одна, а их – тысячи и тысячи? Я пробовал спасти хотя бы одну: он лежал в коротенькой пижаме на белой койке, весь обвешанный проводами. Я умолял его жить, я держал его из последних сил. Его глаза просили меня помочь остаться, а несчастное маленькое тельце с синими венками так устало мучиться. Я обнял его. «Почему ты плачешь?» – спросил он. «Я не хочу, чтобы ты уходил». – «Ты будешь меня помнить?» – «Я никогда тебя не забуду». Я бережно прикрыл ему глаза и положил поудобнее. Он так и не выпустил из рук своего бесхвостого кота, больше похожего на медведя. Он ушел – один. А я остался – один.
