Повар еще раз взглянул на раздувшуюся от гордости Жабу и указал на маленькую дверь в дальнем конце кухни:
– Быстро поставить. И немедленно выйти.
Я заскочил за дверь, поставил коробку и тщательно сотворил чары развоплощения. Меня рассеяло по всей комнате. Теперь начинается самая сложная часть плана, в которой все зависит от ума и сообразительности Жабы.
Через минуту дверь открылась, и в комнату сунул нос маленький повар. Он подозрительно осмотрелся, запустил поисковые чары, но ничего не обнаружил. Еще бы, развоплощение разбросало меня по молекулам по всей этой кухне. Я-то привязал свое сознание к живому существу – Жабе, поэтому не распался совсем, но если она забудет сделать то, чему я ее учил полдня, то так и останусь украшать собой стены. Но она умница, справится.
Кухня, в которой мы оказались, была совсем небольшой, метров пять-семь. На старенькой белой плите мирно булькала кастрюлька, в духовке румянились кексы. Утварь тоже была потертой и видавшей виды. На всех поверхностях стояли ящички, запечатанные такими заклятьями, что даже мое развоплощение казалось цветочками по сравнению с ними. Тихо скрипнула дверь, и зашла Забеин.
Это была печальная женщина средних лет, с сединой в волосах и морщинами на лице. Она аккуратно повесила свой плащ на спинку стула и повязала ветхий передник. Первым делом Забеин проверила кексы. Она вытянула их из духовки и пристроила остывать прямо на ящик, на котором большущими светобуквами было выведено: «Хрупкое! Держать подальше от огня!»
Повариха открыла ящик под мойкой и хотела что-то достать, но тут Жаба икнула, и Забеин нервно подскочила.
– Кто здесь? Выходи!
Заметив Жабу, она потыкала в нее носком туфли и с отвращением поморщилась.
– Гадость какая! Потом разберусь, – пробормотала она и снова полезла в ящик.
Она взяла три картофелины, две морковки и луковицу, очистила их, мелко нарезала и добавила в кастрюльку на плите. Минут через десять сосредоточенно помешала и что-то забормотала.
– Суп из цветков добрезянской солнцедневки готов! – крикнула она, и на пороге тут же возник маленький повар.
Он втянул носом аромат, который шел из кастрюльки, и восхищенно прошептал:
– Невероятно! Божественно! Как вам только удается!
– Все дело в свежих продуктах, – бросила ему вслед Забеин, совершая пассы над кексами, но только за поваром закрылась дверь, как она прошипела: – Идиоты!
Я сосредоточился и посылал Жабе сигналы, но это безмозглое, тупое создание уставилось в окно, в которое пыталась влететь муха. Забеин тем временем снова принялась за лук и морковь. Еще два раза она звала повара, а Жаба все никак не желала делать то, чему я ее учил! Повариха чистила последнюю картофелину, когда Жаба грузно подпрыгнула и слизала эту чертову муху. Она довольно отрыгнула, и на пол выпал маленький шарик. Он потянул к себе то, что было мной, и вот уже за спиной Забеин стоял Мэтью Грэнвилл, великолепный и слегка обслюнявленный.
– Ай-ай-ай, как нехорошо обманывать, – тихонько сказал я.
Повариха от неожиданности выронила нож и вскочила, прижимая руки к груди.
– Выследили! Просочились! Слава Забеин не давала покоя, да? Или вы из пищевой инспекции? Ничего не докажете, у меня все свежайшее, без малейшего изъяна!
– Меня зовут Мэтью Грэнвилл, и все, чего я хочу, – чтобы вы простили мой долг. Я успел увидеть много интересного.
– А чем докажете? – зло улыбнулась она. – Все мои повара работают без обмана – пожалуйста, проверяйте! Вислобрюхи, огнепятки, медвяная роса – все абсолютно настоящее, и с ними справится любой дурак! И только я – творю! Только я способна из этого – лука и морковки – приготовить шедевр! Еще бы, с моим-то опытом. Никому из них не приходилось день за днем, день за днем стоять у плиты и пытаться придумать что-то новое из одного и того же для всей семьи.
Я тоже хотела творить, а что я слышала? Завтрак! Обед! Ужин! Завтрак-обед-ужин! Завтрак-обед-ужин! Завтрак-обед-ужин! За-бе-ин! За-бе-ин! А что у меня было? Лук, картофель и морковка! Не разгонишься!
Как же я мечтала утереть нос всем этим самодовольным павлинам! Мне наплевать на деньги, меня вдохновляет мысль, что они готовы платить такие деньги за обыкновенную картошку с луком, приправленную моим гением! И они платят! Ха, выкладывают целое состояние, лишь бы похвастаться, что делали заказ у самой Забеин! Ну как, довольны? Так давно мечтала это сказать, но некому было. Так что спасибо и прощайте!
Она резко взмахнула рукой, и Мэтью Грэнвилл исчез. Чтобы тут же появиться в другом месте. Я же не идиот, чтобы не подстраховаться чарами удвоения. А из первого пузыря вылетела серебристая сетка и замагинила кухарку. Кто на Мэтью с магией, магией и получит. Она попробовала вырваться, но бесполезно: это с другими люди легко справляются, а сами с собой – почти никогда.
– И все-таки вам придется простить мне долг.
– Никогда. Забеин не прощает долги. И ничего не забывает!
Я разломал кекс пополам и понюхал. Пальцы порхали, как у заправского вора. Я сунул кусок в рот.
– Соли многовато, – с видом ценителя заявил я.
– Соли? Ее тут вообще нет! – заволновалась повариха.
Пожав плечами, я протянул ей половинку кекса. Она тоже понюхала и наморщила нос. Осторожно откусила кусочек, потом еще один.
– Что такое? Не может быть.
– Ну, сказать честно, я слегка подправил, – скромно признался я. – Мне показалось, что здесь не хватает щепотки преподобника.
– Преподобник? Он-то тут при чем?! – искренне удивилась Забеин.
– Все просто. Понимаете, ваша картошечка обошлась мне очень дорого. И я совсем не хочу за нее платить. А в моей умной книжке сказано, что тот из двоих, кто съел больше преподобника, превратится в другого. Уж поверьте, я оставил себе солидный запас, – помахал я коробком.
– Ты что, собрался превратиться в меня? Выйдешь и скажешь, что прощаешь долг? – фыркнула Забеин.
Я даже обиделся:
– Нет, конечно. Вы что, меня совсем дураком считаете? Кто же мне поверит, даже если я правду расскажу? Но зато я могу вот что: кажется, совсем скоро начинается испытание? Ну так я пойду вместо вас. Отлично получится, я-то в готовке вообще ничего не соображаю. Представляете, как все удивятся! Великая, гениальная Забеин – и такие бездарные блюда…
– Ты этого не сделаешь!
– Это почему? Да запросто. Мне-то что, опозоритесь ведь вы. Но если вдруг передумаете и спишете долг, я съем свою часть травы, и никто ни в кого превращаться не будет. Я все хорошо рассчитал.
Она в ужасе смотрела на меня. Но уж чем-чем, а взглядами любой степени возмущения Мэтью Грэнвилла не пронять.
– Хорошо, мистер Грэнвилл. Я согласна. Вы съедаете траву, я уничтожаю счет. И мы оба ставим печать молчания. Идет?
