Это была настоящая океанская пустыня. Ночью не было видно ни огонька, а утром — ничего похожего на проплывающие суда или сушу.
Шторм не утихал, хотя небо над головой то и дело светлело, очищаясь до заоблачной синевы. В солнечном свете водяные горы становились изумрудными, полупрозрачными и наливались некой грозной красотой, вызывающей не столько ужас, сколько благоговение перед величием природы.
— Знаешь, — сказал Быков, — я начинаю понимать древних мореходов, придумавших всех этих нептунов и посейдонов.
— Может быть, люди их просто знали, а потом забыли? — спросила Лиззи, дрожащая в холодной луже.
— Ты политеистка? — удивился он. — Веришь во множество богов?
— Разве одному за всем уследить? Логично распределить сферы влияния и только контролировать их, нет?
— А, ты шутишь! — догадался Быков, увидев слабую улыбку на лице Лиззи.
— Только наполовину, — сказала она и молитвенно сложила перед собой руки. — О Нептун, прошу тебя, укроти океан! Я больше не вынесу этой качки…
С этими словами она склонилась над озерцом морской воды, окунув туда же волосы.
— Я кое-что придумал, — сказал Быков, догадываясь, что подменять Нептуна придется ему, хотя бы частично.
Он отстегнул от стенки, расправил и бросил за борт плавучий якорь, представляющий собой кусок ткани со связанными углами. Устройство, напоминающее парашют, замедлило перекатывание плота по волнам и подстраховало его от опрокидывания. Болтанка слегка уменьшилась.
И все же шторм продолжал бушевать с прежней силой. Каждая новая волна поддавала в днище снизу, и от ее пинка плот с двумя пассажирами взлетал вверх, замирая на мгновение в неустойчивом равновесии на самом краю взметнувшей его махины. Потом следовало соскальзывание с водяного обрыва, грозящее переворотом, и тут канат плавучего якоря натягивался и дергал плот в обратную сторону. При этом он всякий раз черпал по нескольку ведер крепкого морского рассола, от которого стыли ноги и ныли суставы.
— Ничего, — приговаривал Быков, вычерпывая воду, — скоро шторм закончится. Ничто не длится вечно.
А могучее крещендо океана не умолкало, и он без устали продолжал колотить людей кулаками сквозь стены и тонкое днище. Мужчина и женщина, которых он испытывал на прочность, уже были готовы сломаться и отказаться от борьбы: пусть заливает, пусть переворачивает, пусть что угодно, только не эти выматывающие скачки в неизвестность.
От холода не было спасения, как некуда было деться и от въедливого запаха рвоты, резины, клея, пластика и талька. Отдохнуть и забыться сном не позволяли удары волн, адский шум снаружи, многочисленные ссадины и царапины, разъедаемые соленой водой. Лиззи все чаще роняла голову, рискуя захлебнуться.
Быкову приходилось поддерживать ее, укладывая себе на колени. Как бы они ни садились, все равно соскальзывали на середину, потому что днище провисало под их тяжестью. Здесь скапливалась вся натекшая снаружи вода, но зато голова не упиралась в тент, по которому то и дело молотили волны.
Когда к Лиззи возвращалась способность сидеть относительно прямо, с коленями, поднятыми к подбородку, Быков яростно орудовал банкой. Работа согревала его, но одновременно и изматывала. Он не заметил, как отключился. Просто провалился в темноту, откуда с трудом выбрался, когда палатка вся светилась малиновым цветом, а воздух в ней сгустился до такой степени, что его пришлось чуть ли не разгребать руками. Дышать им было все равно, что хлебать густой кисель.
Быков не сидел, а лежал, пристроив голову на согнутые ноги Лиззи. Его наполовину прикрывала теплая и почти успокоившаяся вода. С плеском приподнявшись, он хрипло спросил:
— Зачем ты меня держала? Ведь тяжело…
— Иначе ты бы утонул, — просто ответила Лиззи.
Быков где-то читал, что женщины, если не сильнее мужчин физически, то выносливее и терпеливее. Это оказалось правдой. Лиззи не только оставалась сидеть до утра, но еще и выдерживала тяжесть Быкова. Или уже не утро, а день?
Кряхтя, он дополз до входа, расстегнул и выглянул из палатки. То, что он увидел вокруг, нельзя было назвать полным штилем, однако, если не считать плавных волн, пробегавших по поверхности океана, она была гладкой и блестящей. Спасательный плот недвижимо висел в воде над своим красным отражением. В наглухо закрытой палатке можно было получить тепловой удар, но если бы не она, то путешественникам грозил бы удар солнечный. Еще не достигшее зенита, солнце, тем не менее палило уже со всей беспощадной силой. Учитывая отражающий эффект воды, под открытым небом можно было сгореть до хрустящей корочки.
— Как ты? — спросил Быков, занырывая в душный багровый полумрак.
— Пить очень хочется, — призналась Лиззи. — И есть.
Быков поморщился. Благодаря его неуклюжести, они остались без питьевой воды и съестных запасов. Все, чем они располагали, — это весло, якорь, посудина для вычерпывания неиссякающего рассола, перочинный нож с множеством всевозможных приспособлений, сигнальные ракеты и таблетки для отпугивания акул. Разместив небогатый скарб во внутренних карманах навеса, Быков поместил туда же заветную фотопленку, замотанную в три слоя полиэтилена.
— Как думаешь, не промокла? — спросила Лиззи, вяло наблюдавшая за его действиями.
— Надеюсь, что нет, — ответил Быков. — Мне повезло, что я носил в кармане пакетик с салфетками. От них самих, правда, осталась каша… — Он отряхнул руку от клейкой бумажной массы, промыл ее в «домашнем бассейне» и предложил. — Вот что, Лиззи. Сейчас я вычерпаю воду до последней капли, а потом ты сможешь устроиться на дне со всеми удобствами. Тебе нужно выспаться как следует. И потом, говорят, что во сне не чувствуешь ни голода, ни жажды.
— А сколько вообще можно продержаться без воды? — тихо поинтересовалась Лиззи.
Быков как раз был повернут к ней спиной, так что ему не пришлось заботиться о выражении своего лица.
— Трое суток без проблем, — заявил он. — Пять — уже трудновато.
— А я вот помню, что обезвоживание организма начинается гораздо раньше, — пробормотала она.
— Это процесс длительный, — уклончиво ответил Быков. — Главное, поменьше двигаться, чтобы беречь энергию.
— Тогда хватит черпать, — попросила Лиззи. — Побереги силы.
— Не в воде же нам киснуть. Мы не огурцы и не помидоры.
— При чем тут овощи?
Она выросла в стране, где не занимаются домашним консервированием и ничего не смыслят в засолке и мариновании. Быков чувствовал себя таким усталым, что решил не объяснять.
— Просто так, — сказал он, вылил в океан последнюю порцию воды и посмотрел в небо. На нем не было ни облачка, которое сколько-нибудь разнообразило бы его однотонную, бескрайнюю синеву. Беспощадную синеву. Сулящую зной и невыносимую жажду.
Быков забрался внутрь и сглотнул. В горле драло, рот был сухим, а язык — шершавым. «Надо поменьше болтать», — решил Быков.
