– Я вот спросить хотел… – начал он нерешительно, – но как-то…
– Спрашивай…
– Май, а ты не в поле. А как же…
– По семейным обстоятельствам, – Я позже поеду. А яблони тоже наклонно ставить?
– Нет. Яблони прямо, – и оба засмеялись.
«Раз шутить вздумал, значит, не так всё плохо», – подумал Балашов.
Они работали неторопливо и размеренно, и когда через три часа окинули взглядом лужайку, то подивились – как много они успели сделать за утро: вырыть ямы, нарубить кольев для подпорок, натаскать навоза и посадить все эти хрупкие веточки, которые Балашов уже видел тенистым, ярким от плодов и ягод садом.
– Покурим?
– Ты кури, а я за водой сбегаю, – отозвался Балашов. – Саженцы после посадки сразу надо водой поливать.
– Давай вместе.
– Там на одного работы не хватит. Я у левого соседа, Шутова, флягу возьму на пять вёдер. А при фляге коляска. Очень удобно.
– А потом что будем делать?
– Яму под уборную копать.
– Так ты покажи – где. Я пока начну.
Балашов задумчиво посмотрел вокруг.
– Я думаю, в кустах. Подальше от дома.
– А глубоко копать?
– А я знаю? Первый раз уборную строю.
– Давай на века. Я тоже ям под уборные не строил, но зато бил шурфы в тайге. Это, я скажу тебе, занятие… Глубина шурфа иногда метров тридцать, а роет всего один мужик. Землю лебёдкой вытаскивают, – Максим подошёл к распустившемуся кусту бузины. – Здесь?
– Дёрн давай снимем. Я его под яблоню отнесу. А то земля там тощая.
Балашов аккуратно окопал прямоугольник, снял верхний сцепленный корнями травы слой земли, свернул его в рулон и, как ребёнка, понёс к дому.
Максим уверенно всадил в землю лопату и сразу наткнулся на камень, с трудом вытащил его, опять копнул, лопата цокнула о гальку.
– Лом неси, – крикнул он Балашову. – Здесь одни камни.
– А откуда у меня лом? Ты, главное, не торопись. Камни отдельно складывай, а чёрную землю тоже отдельно от глины. Глиной мы помойку будем засыпать, а чернозём я к дому перетаскаю и горох на нём посажу.
– Горох так горох. Камни, значит, отдельно, – приговаривал Максим, долбя лопатой землю. – Коль, а если я золото найду или железный колчедан?
– Тоже отдельно складывай, – серьёзно отозвался Балашов. – На золоте сад не вырастишь.
Скоро камни и галька кончились, и пошёл сероватый влажный суглинок. Максим прыгнул на дно ямы, работа пошла быстрее. Он наступал на лопату кирзовым сапогом и размашисто, уже не думая о том, куда класть камни, а куда чернозём, выбрасывал землю на поверхность. «Я человек с лопатой, – говорил когда-то знакомый шурфовщик Иван Чепурной, огромный добрый мужик, местный философ. – Я при лопате, и мне всё ясно. Этот механизм у меня никто не отнимет. Кому охота на моё место? А ты начальник. Хорошо быть начальником? Платят вам много, место тёплое, а потому завидное. Каждому охота на твоё место. Потому-то у вас инфаркты и муки душевные. Плевал я на ваше место».
– Я человек с лопатой, – повторил Максим вслух – и мне всё ясно.
И тут вдруг вспомнил, как прошлым летом вернулся с Памира.
Чёрт его знает, зачем вспомнил, запретил ведь вспоминать. Но разве угадаешь, по какой цепи ассоциаций придут эти воспоминания? Задел плечом земляную стену, тело обдало холодом, и он увидел прохладное метро. Черенок лопаты скользнул вниз, и тёплое, разогретое руками дерево заставило вспомнить рабочих, которые в то утро чинили экскаватор и асфальтировали площадку. И сразу он увидел себя – усталого, в мятой куртке, с рюкзаком за плечами и длинной оранжевой дыней под мышкой. Вид слаженного физического труда всегда рождал в его душе ощущение покоя и какой-то внутренней гармонии: мол, всё правильно в этой точке земли, всё в порядке. Молодой, чёрный, как цыган, парень отложил в сторону ручной каток, которым ровнял дымящийся асфальт, бросил взгляд на дыню – «Хорош фрукт!» – и засмеялся. Трёхкилограммовая дыня натрудила плечо, он переложил её в другую руку и тут же со всей очевидностью понял, что этот «фрукт» отдать некому, что он боится идти в пустую квартиру и просто тянет время.
Сейчас к нему вдруг так осязаемо вернулось то ощущение беды и страха, что он с трудом преодолел желание схватиться рукой за сердце, а только истово навалился на лопату, приговаривая: «Успокойся, хватит. Всё прошло. Инка вернулась. Мы купили дом. Она будет рисовать Угру. И будет об этом…»
– Это что это вы тут роете?
Максим поднял глаза и увидел вначале два скособоченных сапога, клетчатые видавшие виды штаны, пёструю рубашку, потом заросший щетиной подбородок и, наконец, колючие умные глаза, притенённые козырьком плоской, как блин, кепки.
– А мне что скажут, то и рою, – бодро ответил Максим. Появление старика нарушило ход его мыслей. Почувствовав к нему неожиданную симпатию, он вылез из ямы, отёр краем майки потное лицо и достал пачку сигарет. – Закурим?
– Это можно, – сказал старик строго, но сигарету не взял, а повторил, переходя на «ты»: – Дак что роешь-то? – с лица его не сходило угрюмое выражение, взгляд цепко держал фигуру Максима и вырытую яму.
– Уборную роем, – ответил Максим степенно, стараясь скрыть за этой интонацией лёгкую насмешку над самим собой.
– А ты у меня спросил?
– А ты кто такой?
– Пасюков Никифор Ильич, – отрекомендовался старик с таким видом, словно сообщил не только имя и фамилию, но и должность, общественное положение и воинское звание.
Максим улыбнулся. В лице старика угадывалось несомненное сходство со знакомым сенбернаром по кличке Герцог. Пёс был стар, мудр, подозрителен и постоянно брюзжал на жизнь на своём собачьем языке.
– А какое же вам дело, Никифор Ильич, до того, где у нас будет уборная?
– Не положено, – твёрдо сказал старик. – Это земля колхозная. А вы тут всё перекопали и ещё будку собрались городить.
– А где же нам уборную ставить? На крыше, что ли? – обозлился Максим.
– А это уж ваше дело.
Диалог был неожиданно прерван появлением Балашова с большим бидоном, в котором звонко плескалась вода.
– А, Никифор Ильич, – закричал он, придавая голосу искусственное оживление и заинтересованность. – Знакомься, Максим.
– Мы уже познакомились, – буркнул тот, отошёл на угор и сел, спустив ноги вниз по склону.
Краем глаза он видел, как Балашов довёл старика под рябинку на лавочку. Пасюков прихрамывал, левая нога его не гнулась, и Балашов уважительно клонился к старику, словно хотел поддержать его за локоть, но не решался.
– Я вас всё утро искал, – приговаривал он тем же ненатуральным, уважительно-заискивающим тоном, – хотел посоветоваться насчёт уборной. – Если вы против, мы, конечно, её перенесем.
