А Максим тем временем продолжал конструировать ограду. Трудно строить забор, если нет в полном достатке материала и всех необходимых инструментов. Ива ивой. Проволока – тоже хорошо, но ни того, ни другого нет под рукой, можно пока и колья вбить. Он так увлёкся работой, что не заметил, как подкатил к соседнему дому запылённый газик, как вылез из него хромой сосед Пасюков, любовно поддерживая подвыпившего зятя – директора совхоза. И только когда над ухом раздался тревожный крик «Это что же вы, паразиты, натворили?», он понял, что пришла пора отчитываться перед строгим соседом.
– Не кипятись, дед, – сказал он миролюбиво. – Мы забор строим.
– Какой ещё забор? – Пасюков был небрит, взлохмачен и зол. Хмель никак не улучшил его настроения, а только усилил неприязнь к горожанам. – Кто же вам такое разрешил? – кричал он с ненавистью. – Да какого ж такого чёрта? – потом не выдержал, решительно шагнул к ближайшему столбу, раскачал его и, на удивление Максима, выдернул из земли. Праздничная голубая рубаха его тут же окрасилась чёрными полосами, но это не смутило поборника справедливости, и, припадая на простреленную ногу, он бросился к угловому столбу.
– Дед, ты что, с ума сошёл?
Первый столб поддался легко, потому что был трухлявым и поставлен скорее для виду, но угловой – грязный, сырой, сучковатый и тяжёлый, как железная балка – был на совесть врыт в землю и для прочности обложен камнями. Его и втроём из ямы не вытащишь, разве что клещами, как гнилой, но прочно приросший к челюсти зуб.
– Есть правительственный указ. Указ, говорю, чтоб никаких участков… Ты Конституцию читал? – орал Пасюков, украшая свою речь искристым матерком.
– Погоди, Никифор Ильич, – Максим всё ещё не верил, что им не удастся мирно решить все вопросы. – Материться я тоже умею. Мы не от людей загораживаемся. Нам сказали, что овцы бродят по этим угорам, а мы сад посадили.
– Вы посадили, а мы выдернем, – упоённо блажил Пасюков. – Это земля колхозная, и не вам, дармоедам, на ней работать!
Видя, что просто так со столбом не совладать, старик врезался в него с разбегу. Бревно чуть качнулось, родив глухой стон, как оседающий под плугом пласт земли. – Мать твою… – выдохнул Пасюков. – Лопату давай.
Он был так уверен в правоте своего дела, что ждал от Максима не только понимания, но и помощи, но тот, раздражённый нелепостью всей сцены и своей вынужденной беспомощностью – не драться же ему, в самом деле, со стариком, инвалидом войны, – упёрся в столб плечом и крикнул в загорелое, поросшее седой щетиной пасюковское ухо:
– Может, тебе ещё лом принести? Может, мне трактор с поля пригнать? У тебя забор есть? Есть… Вон какой! Я тебе ничего не говорю. Живи сам и другим не мешай!
– Не положено! – Пасюков ткнул кулаком в грудь Максима. Тот ещё крепче вцепился в столб.
– А тебе положено?
– Мне всё положено, потому что я живу здесь седьмой десяток. Да что мне с тобой, алкоголиком, разговаривать?
– Почему алкоголиком? – удивился Максим.
– А потому что в деревне все знают. Это тебе не город. Здесь не укроешься. Отойди от столба! Во-ло-о-одя! – крикнул Пасюков неожиданно дребезжащим жалобным голосом.
Старик мог и не кричать, не тужить глотку, потому что по заросшей одуванчиками луговине, стараясь за твёрдой и важной поступью скрыть праздничный хмель, уже спешил для важного разговора зять Володя, он же Владимир Фёдоров, директор совхоза.
Владимир Фёдоров был высок – вернее сказать, длинен, – сутуловат, кучеряв и неправдоподобно молод – тридцать, а то и того меньше. Похоже, приехал он с какого-то заседания – тщательно отутюженные брюки всё ещё хранили отзвук торжественных речей, но белая майка и войлочные, огромного размера тапочки придавали ему домашний и тихо семейный вид. Крупная, с загорелой шеей голова и такие же загорелые кисти рук казались приставленными к белому в рыжих веснушках телу.
Директор не подошёл к угловому столбу, где стояли в ожидании Максим и Пасюков, а остановился чуть поодаль, расставив для устойчивости ноги и наблюдая исподлобья, как стягиваются на импровизированное собрание городские соседи. По угору уже поднимался Балашов с кривобокой корзиной в руке. Неслышно подошла Мария и встала у саженца яблони. Тимка привёз песок на пластмассовом самосвале и высыпал его под сосенку. Откуда-то появилась старуха-соседка, мать тракториста Шутова. Она притулилась к своему плетню, сложила руки под впалой грудью и замерла, безучастная и строгая, как каменная баба скифских степей.
Балашов подошёл не спеша, скользнул взглядом по выдернутому столбу, выразительно посмотрел на Максима – мол, я тебе что говорил, – и, обращаясь к директору как-то слишком по-городскому, спросил:
– С кем имею честь?
Директор встряхнул крутыми завитками и, неожиданно повернувшись спиной к Балашову, пошёл по поляне, оглядывая следы человеческой деятельности.
– Директор это, – патетически прошептал Пасюков.
– Очень рад познакомиться, – продолжал Балашов, следя, как шевелятся при ходьбе по-детски худые лопатки директора, – ваш визит весьма кстати. Я намеревался спросить вас, где находится закреплённый за этим участком огород. Мы хотели посадить там кой-какую зелень для детей. А то в вашем совхозе ничего не купишь.
Весь дальнейший разговор проходил странным образом. Каждый – и Балашов и директор – задавал вопросы, первый – вполне конкретные, второй – чисто риторические, словно и не обращённые к собеседнику, но тем не менее яснее ясного объясняющие суть дела. Балашов спрашивал про семена репы: где та земля, где их посадить? Про овец, что бродят по угорам и обгладывают сады, про пчёл, которых он хотел развести и разместить где-нибудь в гречишном поле, на что директор решительно отвечал:
– Куда сельсовет смотрел? По какому праву? И как она посмела, негодница, без моего ведома печать прихлопнуть?
Он уже кончил осмотр участка и теперь тяжело топтался возле маргариток, не решаясь наступить на них и не желая обойти стороной. Видно было, что эти маргаритки, торчащие на участке, как пёстрая заплата, особенно удивили и разозлили его: он даже топнул ногой, потом размашисто перепрыгнул через них, подошёл к Балашову и, глядя поверх его головы, отрывисто приказал:
– Саженцы убрать! Столбы убрать! И дом убрать! Забирайте сруб и везите его в другое место.
Это было уже настолько конкретно и, как показалось Балашову, нелепо, что он даже рот приоткрыл и выронил корзину.
– Куда ж мы его перевезём?
– А это не моё дело, – директор поморщился – наверное, у него была изжога, а может, сам разговор вызывал тошноту. – Здесь не дачный участок, а животноводческий совхоз. Хотите в совхозе жить – идите ко мне на ферму работать, – он пожевал губами, – или в поля – силос готовить. У меня рук не хватает.
– Я, видите ли, физик, – беспомощно сказал Балашов, – вернее, математик.
– А я геолог, – добавил Максим. Он отошёл от столба и встал рядом с Балашовым.
