Даша. Где же мы запишемся? Ну его, этот ресторанчик. Давайте лучше в Лувр пойдём. Я буду мадам Бонасье… нужен плащ… (Алексей срывает с крючка белый халат и набрасывает Даше на плечи.) Ой, мой банный халат, вот где я его забыла. Но он же белый. Лучше я буду Венера Милосская. (Вскакивает на табурет и драпирует бёдра халатом.) Но она же безрукая. Я совершенно не знаю, что делать с руками.
Алексей. О, Клодин, как ты красива!
Даша. «О, Маржолена, цветёт весна…»
Алексей. «О, Маржолена, я был солдатом, но сегодня я вернулся к тебе».
Звучит музыка про Маржолену, они поют, потом Даша протягивает руки и прыгает с табурета прямо в объятия Алексея. Халат летит в угол. Они танцуют, потом целуются, потом опять танцуют.
Картина четвёртая
Холл. Ева сидит у погасшего камина. Входит Арина Романовна.
Ева. Добрый вечер, Арина Родионовна. Что скажете?
Арина Романовна. Романовна я, а больше ничего не скажу. Здесь разговаривать не с кем. Все щебечут, как птицы: месье, мадам, пардон. Пять дней на вас смотрю – как нелюди капризные все. Этот омлет не ест, у того диета, тот мясной бульон не переносит. Не нравится, как готовлю – скажи. А то прибежала эта… Жанна: «Завтра можете не приходить, завтра отгул…» Какой такой отгул?
Ева. У нас завтра занятия позднее начнутся, вот мадам и решила дать вам отдохнуть.
Арина Романовна. Ишь ты, мадам… Знала бы такое дело, ни за что не подрядилась бы на вас готовить.
Ева. Ну, теперь немного осталось. Через пять дней наши занятия кончатся.
Арина Романовна. А чего хорошего, что они кончатся? Зимой в этом посёлке со скуки взвоешь. Они-то, хозяева, думают, что я их дачи сторожу. Меня бы кто постерёг. А то сбегу. Вас в миру-то как зовут?
Ева. Ева Сергеевна.
Арина Романовна. А лет сколько?
Ева. Много, скажем, за пятьдесят.
Арина Романовна. Ишь ты, за пятьдесят. Мне вот тоже за пятьдесят, уж двадцать лет за пятьдесят. Как говорится, из кобыл да в клячи. А работаете где?
Ева. В архиве.
Арина Романовна. Это где копии с документов делают? С печатью?
Ева. Копии заверяют в нотариальной конторе. А в моём архиве старинные документы хранят.
Арина Романовна. Выходит, ты тоже сторожем служишь? Дети есть?
Ева. Детей нет. Одинокая. Замужем была, но давно.
Арина Романовна. Всё как у меня. Тоже одинокая. У меня теперь эти дачи заместо родственников. Напротив вас архитектор живёт, кобель у него брехливый, сладу нет. А рядом из торговли, богатые. И у самого, и у самой – все зубы золотые, только что детям не поставили – молодые ещё.
Ева. А на этой даче?
Арина Романовна (с готовностью). Профессора они. Сам-то помер в сентябре. Болел. Ох и вредный был старик! И жадный. В прошлом году заборы новые ставили, так никто с рабочими так не ругался. Шабашники, конечно, народ тёмный, но и с ними стыдно из-за каждого рубля собачиться.
Ева (задумчиво). Раньше он таким не был.
Лрина Романовна. И сынок у них кой-каковский. Девчонок зимой на дачу возил. Хорошо, армия его, непутёвого, прибрала. Говорят, он деньги у отца крал.
Ева. Преувеличивают, я думаю.
Арина Романовна. Что ж преувеличивать, если полный шалопай? (Вдруг спохватившись.) Ладно, у меня тоже свои дела есть.
В холл входит Захар с пачкой отпечатанных на машинке листков – руководством к занятию французским языком.
Захар. Мадам Лекер, не откажите в любезности поговорить со мной по-французски.
Ева. Что?
Захар (заметив её отрешенность). Вы чем-то огорчены?
Ева. Жизнью, мой друг.
Захар. Жизнь для того и дана, чтобы бороться с огорчениями. Ну, начали. Вот. (Показывает текст и говорит бодро.) Это ваши чемоданы? То есть, ce sont vos valises?
Ева. А я что должна говорить?
Захар (садится рядом). Non, ce sant celles de madame.
Ева. Давайте лучше по-русски поговорим.
Захар (обидевшись). По-русски у нас с вами получаются очень скучные разговоры. А здесь вы Жермен Лекер, знаменитая писательница. Сразу столько тем! Вот чудесный текст. (Бормочет и сам переводит.) Les fruits mûrissent en ete – фрукты созрЕвают летом, les fuulles jaunissent en automne – листья желтеют осенью.
Ева. Летом я была жёлтой, как ваши листья – болела. Месье Захар, вы не знаете, как по-французски болезнь Боткина?
Захар. Я месье Рошфор, лётчик-испытатель, и попрошу…
Ева. Захар Иванович, зачем вы учите весь это вздор?
Захар (смутившись). Но ведь надо. Мы за это деньги платим. И немалые. Кроме того, мне в Париж надо.
Ева. Зачем?
Захар. Это моя мечта. Главная…
Ева. Неосуществимая мечта – опасная вещь. Она в конце концов может сделать его несчастным. Помните, как у Чехова?
Захар. Ой, только не надо «Трёх сестер». Они у меня вместе с Чеховым вот где (показывает на горло).
Ева. Месье Рошфор, вы ведь тоже живёте один. Скажите, как вы боретесь с одиночеством?
Захар. Вы что – смеётесь? У меня нагрузка двадцать семь часов в неделю и ещё классное руководство. А это знаете что такое? Спевки, читки, родительские собрания. И ещё «байрам-металлолом», потом «байрам – гражданская оборона»! Об одиночестве я могу только мечтать. Но сейчас я не хочу об этом говорить. У меня зимние каникулы. Я имею право чувствовать себя лётчиком и отдохнуть.
Ева. Вам хорошо здесь?
Захар. Ещё бы! То, что я могу выразить свои мысли по-французски, мне крылья даёт.
Ева. Что же это за мысли такие?
Захар. Не иронизируйте. Я здесь другим человеком стал. Здесь всё можно: работать, петь, влюбляться, говорить глупости.
Ева. С последним у вас всё в порядке. А влюбиться вам трудно будет, вы человек экономный.
Захар. Ничего вы не понимаете. (Листает текст и уходит в закуток под лестницей.)
Видна вся сцена и Ева у камина, но она в полумраке, освещён только подлестничный закуток. Там горит бра, на кушетке сидит Вера.
Захар. Что вы тут делаете?
Вера. Подслушиваю. Это моё любимое занятие.
