Ее мысли вернулись к перу, заложенному на стихотворении о любви, и к свежей записи на полях незнакомой книги. Это не было причудой ее воображения: ясно, что кто-то уже успел проникнуть в ее тайные комнаты. Книга, перо, цветок – все это, вероятно, было посланием. Эксцентричным, конечно, но все же посланием, которое, хотя она его и не понимала, не несло в себе никакой угрозы.
Констанс простояла без движения минут десять. Потрясение прошло, за ним ушел и страх, но потребовалось гораздо больше времени, чтобы рассеялось болезненное ощущение ее нарушенной приватности.
И оно не рассеялось полностью.
Наконец, оставив разбитые тарелки и бутылку вина на полу и взяв запасной фонарик, Констанс вышла из комнаты с японскими гравюрами и начала кропотливо обыскивать нижний подвал, коллекцию за коллекцией, комнату за комнатой. Он вела свои поиски в полном молчании, напрягая слух – не раздастся ли едва различимый звук, не мелькнет ли мимолетный лучик света.
Она не нашла ничего. Полы всюду были либо каменные, либо хорошо утрамбованные земляные; никакая обувь следов на них не оставляла. Там, где на полу лежала пыль, она осталась непотревоженной. Насколько могла судить Констанс, порядок нигде не был нарушен. Громадные темные коридоры выглядели такими, какими были всегда.
Добравшись наконец до лестницы, ведущей наверх, она остановилась. Если человек или люди уже ушли из нижнего подвала, то продолжать поиск не имело ни малейшего смысла.
Констанс вернулась ко входу в свое тайное жилище и к цветку в хрустальной вазе. Это была орхидея редкой красоты, но неизвестной ей разновидности. Наружная часть губы была белоснежной и имела удлиненную форму. Внутри цвет был розовый, а около тычинки отливал почти красным.
Несколько минут Констанс разглядывала цветок, перебирая различные объяснения этому факту, однако все они казались маловероятными, а то и вообще невозможными. Она покачала головой, собрала осколки разбитой посуды на серебряный поднос и понесла его наверх к лифту, где положила в кабину, чтобы миссис Траск могла унести. Ее ждал новый поднос с накрытым блюдом, от которого поднимался божественный аромат. Рядом, в серебряном ведерке, полном колотого льда и завернутом в льняную салфетку, стояла бутылка шампанского «Перрье Жуэ Флёр». Констанс отнесла все это в нижний подвал. Но в свои покои не пошла, а остановилась в комнате, где находилась собранная Енохом огромная коллекция засушенных цветов и другой флоры. Поставив поднос и ведерко на старинный столик, Констанс просмотрела несколько энциклопедий по интересующему ее предмету, включая и несколько книг, посвященных исключительно орхидеям. Она работала, все время косясь на бутылку шампанского, и наконец, поддавшись какому-то импульсу, достала бутылку изо льда, вытащила пробку и налила себе немного в бокал.
Несмотря на тщательные поиски, она не нашла в пыльных томах аналога цветка, явно предназначенного для нее. Но всем этим книгам было не менее полувека, а за прошедшие годы наверняка были выведены или найдены новые разновидности орхидей.
Констанс прошла в свои покои и закрыла за собой каменную дверь. Войдя в маленькую библиотеку, она села за стол, налила еще бокал шампанского и включила ноутбук, который благодаря установленному в подвале вайфай-повторителю давал ей ограниченный доступ в Интернет.
На поиски полного соответствия у нее ушло пятнадцать минут. Цветок относился к недавно открытому виду орхидей, произрастающему в Гималаях вдоль тибетско-индийской границы.
Этот вид получил название Cattleya constanciana.
Констанс уставилась на экран. Это было безумие. Неужели орхидею назвали в ее честь? Невозможно; это всего лишь совпадение. Однако место, где был найден цветок, – тоже совпадение? Это место находилось неподалеку от тибетского монастыря, где в настоящее время жил ее ребенок, скрываясь от мира. А орхидею обнаружили, описали и назвали всего шесть месяцев назад. Но имя первооткрывателя не сообщалось.
Она продолжила поиски и наконец нашла самое первое сообщение в журнале Королевского садоводческого общества. В графе «первооткрыватель» было указано: «аноним».
Орхидею явно назвали в ее честь. Уж слишком много совпадений – другого объяснения быть не может.
Констанс выключила ноутбук и замерла. Она должна сообщить об этом вторжении Проктору. И все же – каким бы странным это ни казалось – ей не хотелось это делать. Он плохо воспримет вторжение в дом, находящийся на его попечении. Проктор был слепым инструментом. Нынешняя ситуация, какова бы ни была ее истинная природа, требовала более утонченного подхода. Констанс не сомневалась в своей способности справиться с чем угодно. Средств самозащиты у нее хватало: ей удавалось преодолевать угрозы гораздо более опасные, чем нынешняя. Наилучшей защитой была ее природная склонность к неожиданному и эффективному насилию. Если бы только Алоизий был здесь! Он бы разобрался, что тут происходит.
Алоизий. Она поняла, что прошел почти час без ее постоянных мыслей об опекуне. И теперь, вспомнив о нем, она не почувствовала обычного приступа скорби. Наверное, она стала понемногу смиряться с его смертью.
Нет, она не сообщит об этом Проктору. По крайней мере, пока. Она находилась в своей стихии, знала десяток других мест в этих огромных подземных склепах, мест еще более тайных, куда она может удалиться. Однако какое-то шестое чувство говорило ей, что этого не потребуется. Случившееся было вторжением… но оно не ощущалось как насилие. Оно казалось чем-то другим. Констанс пока не знала, чем именно, но почему-то чувствовала, что в эти времена отчуждения и страшного одиночества разделяет свое затворничество с каким-то родственным призраком.
Тем вечером, закончив все свои дела, она проявила осторожность и поставила блокировку с внутренней стороны двери, выходящей в комнату с японскими гравюрами. Не меньшую осторожность проявила она, и войдя в свою спальню: закрыла дверь на задвижку и положила свой маньягский стилет так, чтобы был под рукой. Но прежде чем сделать это, она принесла в свои покои прекрасную орхидею в не менее прекрасной вазе и поставила на край письменного стола.
14
Констанс оторвала взгляд от своего дневника.
Что так неожиданно привлекло ее внимание? Какой-то шум? Она прислушалась. Но в нижнем подвале было тихо, как в склепе. Может, потянуло сквознячком? Какая нелепость: в этом древнем пространстве, на такой глубине под улицами Манхэттена, никогда не гуляли сквозняки.
Констанс вздохнула. Ничего не случилось, просто она ощутила тревогу и отвлеклась. Она посмотрела на свои часы: десять минут третьего ночи. Ее глаза с печалью остановились на часах. Это были женские часы «Ролекс» с платиновым памятным колечком – подарок Пендергаста на прошлое Рождество. Часы той же марки, только мужские, были на его запястье.
Внезапно Констанс захлопнула дневник. Невозможно было избежать воспоминаний об Алоизии; все вокруг напоминало ей о нем.
Она проснулась полчаса назад. В последнее время режим ее сна нарушился – она просыпалась посреди ночи и обнаруживала, что снова заснуть не удается. Наверное, это объяснялось вялостью, которая накатывала на нее днем, вызывая желание вздремнуть, и неизбежно заканчивалась продолжительным сном. Но по крайней мере Констанс не могла обвинять в своей бессоннице последние события, смерть Пендергаста или очевидное вторжение в ее подвал: это началось еще во время их поездки в Массачусетс. В тот период ее ночные бдения способствовали важному продвижению их расследования. Теперь бессонница только раздражала.
