– Наркоконтрабандисты? – спросил Спанн.
Откуда ему это известно, черт побери?
– Арсено – наркоконтрабандист. Логично предположить, что это его коллеги. Они отчаянно хотят его освободить, пока он не запел.
Лонгстрит принялся расхаживать по кабинету.
– Что же нам делать? – Он поднял корявый палец. – Первое: мы демонстрируем панику. Сразу же уступаем всем их требованиям. Мы делаем вид, что готовы на все, лишь бы спасти нашего драгоценного агента. Мы вовлекаем их в переговоры. Пока мы с ними говорим, Пендергаст будет жив. – Он поднял второй палец. – Второе: мы начинаем давить на Арсено, но полегоньку. Может быть, он расколется и сдаст их. Третье: они скрываются где-то на своей посудине, поэтому мы прочесываем атлантическое побережье. Четвертое, и самое важное: мы их выкуриваем. Как? Мы переводим Арсено из Синг-Синга в Нью-Йорк. Я могу добавить, что вся операция должна проводиться в условиях абсолютной секретности – не только от прессы, но и от нью-йоркской полиции и даже от других отделов ФБР. Посвященными будут только эта команда и несколько человек на самом верху.
Глава отделения Спанн перевел взгляд с Лонгстрита на свою ударную группу. Они слушали легенду ФБР навострив уши. Каким-то непостижимым образом Лонгстрит перехватил инициативу и взял верх. Спанна охватило жгучее чувство унижения и злости.
21
В бескрайних пространствах подземелья под домом 891 по Риверсайд-драйв, за рабочим столом в своей маленькой библиотеке, сидела, наморщив лоб и сосредоточив взгляд, Констанс Грин. Все ее внимание было направлено на предмет, стоявший на столе, – на старинную японскую вазу с простой идеограммой, выжженной на глазури. В вазе стояли три веточки миниатюрного дерева айвы, цветочные бутоны слегка подрагивали, пока Констанс работала.
Последние сорок восемь часов, озабоченная собственным душевным состоянием, Констанс посвятила духовным умственным упражнениям, способным помочь ей сохранить эмоциональное самообладание, а кроме того, она укрепляла в себе абсолютное безразличие к внешнему миру – качество, которое когда-то было предметом ее гордости и способом самозащиты. Она начала вставать в четыре часа, чтобы медитировать, созерцая трансцедентальный узел на шнуре серого шелка – подарок Цзеринга, англоязычного монаха из монастыря Гзалриг Чонгг, где ее обучали тонкостям тибетской духовной практики, известной как чонгг ран. С помощью длительного тренинга Констанс овладела способностью за несколько минут достигать стонг па нийд – состояния чистой пустоты – и каждое утро около часа пребывала в этой похожем на транс медитативном состоянии. Она с облегчением обнаружила, что это помогает ей справляться с беспокойством. Она больше не чувствовала сонливости днем и не просыпалась ни с того ни с сего по ночам.
И в других смыслах это ей тоже помогло.
Ее невидимый компаньон или поклонник – или как там его назвать поточнее – в последние сорок восемь часов никак не давал о себе знать. Если бы не реальность оставленных им даров, то она могла бы счесть его плодом своего больного воображения. Ее кушанья стали проще. Их больше нельзя было считать деликатесами, хотя они оставались более экзотичными и подавались с большей элегантностью, чем обычные блюда, предпочитаемые миссис Траск (последним были равиолини с лисичками и лесной курицей). И ни к одному из двух последних обедов не прилагалась бутылка вина.
Констанс старалась как можно меньше думать о таинственном компаньоне.
Теперь, немного привыкнув к своей особенной ситуации и все более примиряясь со смертью своего опекуна, она вернулась к любимому занятию – икебане, японскому искусству составления букетов. Икебана привлекала ее не только своей древностью, но и красотой и утонченностью. Год назад в одной из ниш кабинета диковин Еноха Ленга Констанс установила фосфорную лампу мощностью четыреста ватт, а под ней – деревянный ящик и стала выращивать миниатюрные деревца: апельсин, абрикос, хурму. Она предпочитала стиль икебаны сёка, используя в каждой композиции только три веточки, символизирующие небо, землю и жизнь: ей казалось, что эта буддистская философия дополняет дисциплину чонгг ран.
Констанс любила использовать веточки фруктовых деревьев не только из-за их красоты и недолговечности, но еще и из-за их изящества и необычных форм, затруднявших работу с ними. Она творила терпеливо, с исключительным вниманием, все время помня о хрупкой природе цветков. Если результат ее порадует, она поместит свое произведение в комнату с японскими гравюрами, в пустую нишу напротив тибетской танка с изображением ее сына…
Внезапно она замерла. Откуда-то, эхом отдаваясь в лабиринте каменных помещений за ее покоями, донесся призрачный звук клавесина.
Констанс выпрямилась на стуле. Это была не музыка из сна, пробуждавшая ее: эта музыка исполнялась здесь и сейчас, в нижнем подвале и, весьма вероятно, в старинной музыкальной комнате.
Она сидела и слушала, и ее хрупкое самообладание зашаталось под напором нахлынувших эмоций. Музыка была лирическая, хватающая за сердце, исполняемая с какой-то неземной прочувствованностью. Констанс нашла эти звуки поразительно красивыми.
Оставив композицию незаконченной, Констанс сняла белые шелковые перчатки и поднялась, держа в одной руке стилет, а в другой – фонарик. Она скинула с ног туфли, чтобы не производить шума в гулких каменных коридорах. Быстро дойдя до центрального прохода, она замерла у двери и прислушалась. Не было никаких признаков чьего-либо присутствия в нижнем подвале – ни запаха, ни движения воздуха, только доносящаяся издалека эфемерная музыка. Это был не Алоизий – он не умел играть на клавесине. Да и вообще, ее мимолетная надежда на то, что он все еще жив, была лишь глупой мечтой.
Констанс не ощущала страха. Теперь она была уверена, что эта неизвестная личность действительно пытается очаровать ее в своей эксцентричной манере.
Она свернула направо, к музыкальной комнате, двигаясь опять настолько быстро, насколько это было возможно, не нарушая тишины. Пока она шла, лишь изредка подсвечивая фонариком кирпичную дорожку под ногами, музыка становилась все громче. Констанс прошла под шестью или семью арками, миновала столько же больших помещений с особой коллекцией Еноха Ленга в каждом и наконец остановилась как вкопанная перед двумя средневековыми гобеленами, подвешенными к каменной притолоке. За ними находилась музыкальная комната.
Музыка прекратилась.
Забыв об осторожности, Констанс раздвинула гобелены и направила фонарик в темную комнату, обшаривая ее лучом, готовая в любой момент нанести удар стилетом.
Там никого не оказалось. Комната была пуста. Алого цвета клавесин одиноко и безмолвно стоял в центре комнаты.
Констанс бросилась к нему, яростно водя вокруг лучом света, проверяя каждый темный угол, каждый дверной проем. Но музыкант исчез. Она положила руку на подушку табурета – та все еще оставалась теплой.
– Кто здесь? – громко спросила Констанс. – Кто это играл?
Эхо ее голоса смолкло в тишине. Она оперлась на инструмент, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. Клавесин был одним из лучших инструментов в коллекции Еноха, когда-то он принадлежал венгерской графине Эржебет Батори, социопатке и серийной убийце, которая, если верить легенде, принимала ванны из крови девственниц, чтобы сохранить молодость. Какая краска или лак придали клавесину этот алый оттенок, так никогда и не получило удовлетворительного объяснения, хотя у Констанс были свои предположения.
