Примитивные, древние медицинские средства женщины, которая выходила его, ничуть не облегчали боли, но сотворили чудеса с точки зрения заживления шрамов. И два месяца спустя он покинул Джиностру, получив новую цель в жизни…
Диоген вздрогнул, осознав, что Констанс стоит рядом с ним. Он настолько отвлекся, что пропустил ее появление.
Он быстро поднялся со стула и, только сделав это, вспомнил, что намеревался покорно сидеть.
– Констанс, – выдохнул он.
На ней было простое, но в то же время изящное платье цвета слоновой кости. Полумесяц кружевной вставки целомудренно прикрывал, но не мог спрятать восхитительное декольте. Линии платья, мерцающего, как паутинка, в неверном пламени свечи, струились до пола, переходя в прозрачную оборку, скрывающую ноги. Констанс смотрела на Диогена, ощущая его явное замешательство, и на ее лице было выражение, которого он никак не мог понять: сложная смесь интереса, настороженности и – как он думал и надеялся – сдержанной нежности.
– Да, – сказала она тихо.
Диоген бессознательно поднял руку к узлу на галстуке, зачем-то поправляя его. Он пребывал в таком смятении, что не знал, как ей ответить.
– Да, – повторила она. – Я уйду с тобой из мира. И… я приму эликсир.
Она замолчала в ожидании ответа. Облегчение и радость, охватившие Диогена, были настолько сильны, что он только теперь понял, в каком ужасе пребывал, опасаясь ее отказа.
– Констанс, – снова произнес он и беспомощно замолчал.
– Но ты должен пообещать мне одно, – сказала она своим тихим шелковым голосом.
Он ждал.
– Я должна знать, что твой эликсир и в самом деле действует, а его создание не повредило ни одному человеческому существу.
– Он действует, и никому не было причинено вреда, клянусь тебе, – хрипло сказал Диоген.
Она испытующе посмотрела ему в глаза долгим взглядом.
Почти не осознавая, что делает, он взял ее руку в свои:
– Спасибо, Констанс. Спасибо. Ты и представить себе не можешь, как я счастлив. – Он с удивлением обнаружил, что смаргивает с глаз слезы радости. – И вскоре ты узнаешь, какой счастливой я могу сделать тебя. Идиллия – это не только все то, что я обещал, это нечто большее.
Констанс ничего не ответила. Она лишь смотрела на него своим странным взглядом – оценивающим, выжидательным, непроницаемым. И в то же время волнующим и опьяняющим, как это ни парадоксально. Диоген чувствовал, что обезоружен этим взглядом.
Он поцеловал ее руку.
– Есть одна вещь, которую я должен тебе объяснить. Как ты можешь себе представить, я был вынужден создать и сохранять множество ипостасей. Ипостась, на имя которой я купил Идиллию, зовется Петру Лупей. Он румынский граф из Карпатских гор в Трансильвании, где скрывалась его семья во время советского периода. Большинство членов его семьи были убиты, но его отец сумел сохранить богатство, и Петру – он предпочитает, чтобы его называли Питером, – будучи единственным сыном и последним остававшимся в живых представителем дома Лупей, унаследовал все. Их разрушающийся семейный дом, как говорят, стоит по соседству с имением графа Дракулы. – Диоген улыбнулся. – Мне понравился этот штрих. Я сделал его человеком изысканных манер и вкуса, великолепным модником, остроумным и очаровательным.
– Замечательно. Но почему ты рассказываешь мне об этом?
– Потому что на пути в аэропорт мне придется стать Петру Лупеем и пребывать в этом обличье, пока мы не доберемся до Идиллии. Пожалуйста, не удивляйся моему временному перевоплощению. На Идиллии, конечно, я смогу быть самим собой, но на пути туда, пожалуйста, думай обо мне как о Петру Лупее и обращайся ко мне как к Питеру, чтобы я мог сохранять мою временную идентичность и обеспечить безопасный перелет.
– Я понимаю.
– Я знал, что ты поймешь. А теперь, пожалуйста, извини меня. Мне нужно столько сделать, прежде чем мы покинем этот дом… сегодня вечером, если ты согласна.
– Завтра, если не возражаешь, – сказала Констанс. – Мне нужно время, чтобы собрать вещи… и попрощаться с этой жизнью.
– Собрать вещи, – произнес Диоген, словно эта мысль раньше не приходила ему в голову. – Ну конечно. – Он повернулся, чтобы уйти, помедлил и снова повернулся к ней. – Ах, Констанс, ты так прекрасна… и я так счастлив!
Он исчез в темноте подвального коридора.
27
Проктор попытался подняться, но сумел только встать на колени. Он проверил положение солнца – раскаленный добела диск стоял в зените. Значит, без сознания он оставался около получаса. Едкий запах львиной крови заполнял его ноздри. Он тряхнул головой, стараясь прочистить мозги, и мир вокруг тут же начал вращаться. Глупый поступок. Проктор подождал, пока мир успокоится, сделал несколько глубоких вдохов и огляделся. Рюкзак лежал на песке в сотне ярдов от него, там, где он бросил его во время львиной атаки. Рядом лежал первый мертвый лев – груда рыжеватой шерсти. Второй лев лежал на расстоянии вытянутой руки от Проктора – распростертый, с раскрытой пастью, над его глазами и языком уже роились мухи. Липкая высыхающая лужица крови напитала песок вокруг львиной груди.
Многофункциональный нож, покрытый запекшейся кровью, лежал рядом. Проктор очистил его, несколько раз воткнув в песок, и убрал в ножны на ремне.
Он снова попытался подняться, но оказалось, что у него нет сил. И тогда он пополз по песку, обжигающему ладони. Когда он заскрежетал зубами от боли, между ними захрустел песок. Проктор хотел выплюнуть его, но сквозь пелену жажды и боли понял, что у него крайняя степень обезвоживания: губы растрескались, язык распух, в глазах резь. Вода была в рюкзаке, если только он сумеет до него добраться.
Проктор медленно пополз туда и наконец, охнув, дотянулся до рюкзака и, вжавшись всем телом в песок, потащил к себе. Нащупав флягу, осторожно, чтобы не пролить ни капли, отвинтил трясущимися руками крышку и сделал большой глоток. Вода была почти нестерпимо горячей. Проктор заставил себя остановиться и, делая глубокие вдохи, стал ждать, пока первый глоток не усвоится. Пять минут спустя он сделал еще один глоток. Он почувствовал маленький приток энергии, возвращение ясности. Третий глоток – и все. Если он не сохранит оставшуюся воду, то через двадцать четыре часа умрет.
Запах мертвого льва выносил ему мозг. На песке рядом со львом лежал пистолет. Проктор подполз и схватил пистолет, но тут же выронил его: солнце так сильно разогрело металл оружия, что удержать его в руке было невозможно. Несколько мгновений Проктор смотрел на пистолет, пытаясь прогнать туман в голове, потом засунул руку в рюкзак и вытащил оттуда фонарик с динамо-машинкой. На конце у фонарика имелся крючок, с помощью которого Проктор зацепил пистолет за спусковую скобу, уложил в боковой карман рюкзака и застегнул карман на молнию.
На мгновение какая-то тень закрыла от него солнце, он поднял голову и увидел стаю падальщиков, лениво описывающих круги в небе, ожидая, когда он либо умрет, либо уйдет, чтобы они могли полакомиться мертвыми львами. «Львами можете лакомиться сколько угодно, но меня вам не видать», – подумал он.
