Эресос, 2012 г.
Каждый год рыба отправляется на нерест. Первой по счету, ранней весной, нерестится atherinai (западноевропейская атерина), во время нереста она трется о песок своим телом. После нее, пишет Аристотель, нерестятся kestreus (кефаль), salpē (салема), затем, в начале лета – anthias (средиземноморский окунь?), chrysophrys (хризофрис, новозеландский морской карась), labrax (обыкновенный лаврак) и mormyros (атлантический землерой). Triglē (барабулька) и некая korakinos размножаются ближе к осени, и вместе с ними еще раз нерестится salpē. Maenis (смарида), sargos (белый сарг), myxinos и khelōn (еще две разновидности кефали) нерестятся зимой. Некоторые рыбы нерестятся несколько раз в году в разных местах
[144].
Многие животные, избегая крайностей, стремятся скрыться и от палящих лучей эгейского солнца, и от порывов зимнего ветра борея. В разгар лета исчезают все животные – змеи, ящерицы, черепахи, многие рыбы, улитки и насекомые. Когда Плеяды показываются на небе, пчелы укрываются в ульях и перестают питаться, так что к зиме они становятся почти прозрачными. Медведица, которая спарилась в месяце элафеболионе (март – апрель) и за лето располнела, рожает и впадает в спячку на три месяца
[145]. Другие животные уходят в места с более умеренным климатом. Аристотель пишет о массовой весенней и осенней миграции журавлей между Африкой и центром Евразии.
Конечно, не нужно быть Аристотелем, чтобы обратить внимание на изменения, происходящие в течение года. Однако Аристотель не просто поэтически описывает сезоны, как Алкей, Симонид и Генри Торо. Он стремится показать, как животные подстраиваются под времена года, чтобы размножаться, выращивать потомство и добывать пропитание. Так, рыбы плывут в Понт, потому что там больше пищи и меньше хищников и потому что пресные ключи, бьющие в тех водах, идут на пользу молодняку. Кроме того, Аристотель объясняет, что у всякого животного собственная зона комфорта и что есть “слабые” животные с узкими пределами толерантности к температуре, а есть “сильные” животные с широкими. Так, перепел, “слабая” птица, улетает в теплые края прежде “сильного” журавля, а макрель уплывает раньше тунца. Кроме того, Аристотель стремится показать, насколько жизнь живых существ находится в соответствии с устройством мира, с физическими законами. Их жизненный цикл прямо зависит от небесных тел: “Таким образом, цель природы состоит в том, чтобы управлять рождением и смертью животных в соответствии с движением [небесных] тел”. Но, предупреждает Аристотель, природе не всегда удается этого достичь, поскольку материя бывает неподатлива.
80
Угрозу целостности аристотелевского мира представляет сама его структура. Наука, говорит Аристотель, – это объяснение перемен. В мире многое изменяется, а значит, многое нужно и объяснить. Тайфуны приходят с моря, на землю проливается дождь, реки несут свои воды к морю. Сходят лавины и оползни, эрозия губит горы, извергаются вулканы. Живые существа – бесчисленные живые существа – живут. По мнению Аристотеля, ничто из этого нельзя принимать как должное – потому что миру свойственно стремление к стабильному состоянию. (Должен уточнить: здесь под “миром” я подразумеваю не весь космос, а его часть, примерно соответствующую тому, что мы называем Землей. Аристотель выражается аккуратнее: “подлунный мир”.)
Подлунный мир, по Аристотелю, состоит из четырех начал, и у всех их есть “присущее им” место в космосе, куда они стремятся и где, достигнув цели, остаются. Присущее земле место – в центре подлунной сферы, воде – над землей, воздуху – над водой, а огню – над воздухом. Мы находимся приблизительно посередине всего этого и поэтому видим, как воздух и огонь движутся вверх, а вода и земля – вниз. По мнению Аристотеля, эти закономерности столь же незыблемы для начал, как для нас – закон всемирного тяготения. Но если сила тяжести делает мир целостным, не давая ему развалиться, то движение начал грозит превратить мир Аристотеля в подобие луковицы. На самом деле, в первом приближении этот мир и вправду похож на луковицу: ядро – это земля, а сверху ее последовательно покрывают слои воды, воздуха и огня. Однако если бы начала были идеально упорядочены – если бы мир находился в равновесии, – он пребывал бы в трупном окоченении. Не было бы – и не могло бы существовать – самой жизни.
Аристотель понимает проблему, порождаемую его собственной теорией начал, и предлагает затейливое решение. Что-то, утверждает он, должно постоянно смещать начала с присущего им места, что-то должно помешивать содержимое подлунного котла. Чтобы поддерживать начала в движении, он заключает их в цикл. Все начала характеризуются сочетанием двух основных свойств, каждое из которых может принимать одно из двух противоположных значений: теплый и холодный, сухой и влажный. Так, земля объединяет в себе холод и сухость, вода – холод и влажность, воздух – тепло и влажность, огонь – тепло и сухость. Эти свойства определяют возможность двусторонних превращений одного начала в другое: огонь ↔ земля, земля ↔ вода, вода ↔ воздух, воздух ↔ огонь. Цикл замыкается.
Сама по себе изящная схема не спасает мир от превращения в луковицу. Чтобы проходить цикл, начала должны взаимодействовать друг с другом. В поисках того, что могло бы обеспечить перемешивание, Аристотель обращается к небесным телам: Солнцу и Луне. Их восход и закат, цикл движения (суточный, месячный и годовой) обусловливают нагревание и охлаждение земли. Летом Солнце нагревает почву, и образуется горячий влажный, насыщенный воздухом пар, из которого формируются облака. С приходом зимы облака замерзают и снова превращаются в холодную, насыщенную водой субстанцию: “Это следует себе представить как бы рекой из воды и воздуха, которая течет по кругу вверх и вниз, а именно, когда Солнце близко, река пара идет вверх, а когда [оно] удалено, водяная [река падает] вниз”. И “даже у ветра свой срок жизни”.
