– Черт возьми, разумеется! Не ты ли сама только что уверяла меня в этом?
– Так-то оно так, но, знаешь, как ни странно, а вся эта история кажется мне сейчас совсем другой, чем дома.
– Идем, идем! Я так и знал, что струсишь.
– Жак, миленький, – взмолилась Жервеза, – пойдем лучше домой!
– Эх, Жервеза, Жервеза, но ты же обещала!
– Жак, дружочек, я больше никогда не буду тебя упрекать! Не буду ни о чем просить. Я полюбила тебя просто потому, что ты мне понравился, вот и все.
– Идем, идем! – тащил ее Жак. – Недаром я боялся, что ты струсишь. Но теперь все равно поздно.
– Почему?
– Ты шла, чтобы пожаловаться на меня, вот и жалуйся.
– Ни за что! Ни за что, Жак! Я хочу домой!
– Э, нет! – ответил Жак, раздраженный как ее упорством, так и причиной отказа. – Нет, и еще раз нет!
И он решительно постучал в дверь.
– Что ты делаешь? – закричала Жервеза.
– Сама видишь: стучу.
– Войдите! – послышался гнусавый голос.
– Я не хочу входить, не хочу! – твердила Жервеза, пытаясь вырваться из рук Жака.
– Входите! – повторил тот же голос, на этот раз более внятно.
– Жак, пусти, не то я закричу! – сказала Жервеза.
– Да входите же! – в третий раз произнес голос, но теперь уже у самой двери, и в тот же миг она распахнулась. – Ну-с, что вам угодно? – спросил высокий, тощий человек, одетый в черное, при одном взгляде на которого Жервеза задрожала, как лист.
– Вот эта девица, – сказал Жак Обри, – пришла к вам с жалобой на меня.
И он втолкнул Жервезу в темную, отвратительную, грязную переднюю. Дверь тут же захлопнулась, словно западня.
Жервеза слабо вскрикнула не то от страха, не то от неожиданности и скорей упала, чем села, на табурет у стены.
А Жак Обри, боясь, как бы девушка не позвала его, не вернула насильно, пустился наутек по коридорам, о существовании которых знали только клерки, писцы да сутяги. Выбежав во двор церкви Сент-Шапель, он уже более спокойным шагом добрался до моста Святого Михаила, по которому Жервеза должна была непременно пройти по дороге домой.
Через полчаса она и в самом деле появилась.
– Ну, как дела? – спросил, подбегая к ней, Обри.
– Ах, Жак, ты вынудил меня солгать! – отвечала девушка. – Но, я надеюсь, бог меня простит – ведь я сделала это с благой целью.
– Я беру твой грех на себя, – успокоил ее Жак. – Рассказывай.
– Я и сама ничего не знаю, – ответила Жервеза. – Мне до того было стыдно, что я даже не помню, о чем шел разговор. Господин судья задавал мне разные вопросы, а я отвечала «да» или «нет» и даже не вполне уверена, правильно ли я говорила.
– О несчастная! – вскричал Жак. – Вот увидите, она, чего доброго, заявила судье, что не я ее обманул, а она меня!
– Нет, – возразила Жервеза, – не думаю, чтобы до этого дошло.
– Записали они, по крайней мере, мой адрес, чтобы вызвать меня в суд? – спросил Жак.
– Да, я дала им адрес, – пролепетала Жервеза.
– Значит, все в порядке, – с облегчением вздохнул Жак. – Ну, а теперь что бог даст…
Отведя Жервезу домой и утешив по мере сил в том, что ей пришлось дать ложные показания, Жак Обри отправился восвояси, полный веры в провидение.
И действительно, вмешалось ли в дело провидение, или это было чистой случайностью, но на следующее утро Жак Обри получил вызов в суд. И такова сила правосудия, что Жак невольно содрогнулся, читая эту бумагу, получить которую было его заветной мечтой. Поспешим, однако, добавить, к чести школяра, что надежда увидеть Асканио и желание вызволить друга из беды, которую он же сам и навлек на него, помогли Жаку Обри тут же справиться с невольной слабостью.
Явиться в суд предлагалось к двенадцати часам, а было всего только девять. Поэтому Жак помчался к Жервезе, которую застал не менее взволнованной, чем накануне.
– Ну, как дела? – спросила она.
– А вот, взгляни! – победоносно ответил Жак Обри, показывая ей исписанную иероглифами бумажку.
– Когда вам надо явиться?
– В полдень. А больше я ничего не разобрал.
– Вы даже не знаете, в чем вас обвиняют?
– Да, наверное, в том, что я тебя обманул, милая крошка!
– А вы не забудете, сударь, что сами заставили меня дать такие показания?
– Разумеется, не забуду; я готов присягнуть, что так оно и было, даже если бы тебе вздумалось все отрицать.
– Так вы не станете на меня сердиться за то, что я вас послушалась?
– Да нет же! Я всегда от души буду тебе благодарен!
– Что бы ни случилось?
– Что бы ни случилось.
– Да я и сказала-то все это лишь потому, что вы заставили меня.
– Ну разумеется.
– А если у меня с перепугу ум за разум зашел и я сболтнула лишнее, вы простите?
– Не только прощу, милая, славная моя Жервеза, но уже простил, прежде чем ты попросила об этом!
Было уже без четверти двенадцать, когда Жак спохватился, что к двенадцати ему надо быть в суде. Он простился с Жервезой и опрометью выбежал на улицу – до здания суда было довольно далеко.
Постучавшись в ту же дверь, что и накануне, он услышал, что часы бьют двенадцать.
– Войдите! – прогнусавил тот же голос, что и вчера.
Жак не заставил повторять приглашение и с широкой улыбкой, задрав нос и сдвинув шапку набекрень, вошел в приемную.
– Ваше имя? – спросил уже знакомый нам человек в черном.
– Жак Обри.
– Ремесло?
– Школяр.
– Ах да! На вас вчера приходила жаловаться Жер… Жер…
– Жервеза Попино.
– Правильно. Садитесь и ждите своей очереди.
Жак повиновался и стал ждать. В комнате уже сидели пять или шесть мужчин и женщин разного возраста и положения. Они, разумеется, были вызваны к судье первыми. Одни вышли оттуда без конвоя – это означало, что против них не оказалось достаточно улик; другие – в сопровождении полицейского офицера или двух стражников прево. На последних Жак поглядывал с завистью, потому что их вели в Шатле, куда ему так хотелось попасть.
Наконец вызвали и Жака Обри.
Жак вскочил с места и с такой довольной миной вбежал в кабинет судьи, будто речь шла о приятнейшем развлечении.
В кабинете сидели двое. Первый – еще выше, еще черней, еще костлявей и суше, чем мрачный человек в приемной (каких-нибудь пять минут назад это показалось бы Жаку невозможным), – был секретарем; второй – маленький, толстый, почти круглый человечек с веселыми глазами, приятной улыбкой и жизнерадостным выражением лица – был судьей.
