Таким образом, Дыбенко, ничуть не смущаясь, расписывается в нарушении прямого письменного указания председателя Совета народных комиссаров. Более того, он показывает, что для Железнякова (то есть для моряков вообще) его приказ важнее распоряжения Ленина. Себя же Дыбенко рисует человеком, умеющим принимать настолько твердые решения, что Ленину приходится прибегать к обходным маневрам, включая помощь супруги Дыбенко, наркома социального обеспечения Александры Михайловны Коллонтай (Домонтович) (1872–1952), чтобы переубедить его, и то безуспешно.
Мы полагаем, что демонстративный разгон Учредительного собрания матросами во главе с Железняковым и Дыбенко не входил в планы руководства большевиков. Об этом лишний раз свидетельствует то рвение, с каким мемуаристы-большевики доказывали правильность разгона собрания. Складывается впечатление, что они не были твердо уверены в целесообразности такой меры и стремились задним числом убедить себя в этом. Для лидеров же матросов это было еще одной демонстрацией их влияния на политику.
О боеспособности моряков Дыбенко имел весьма преувеличенное представление. Накануне разгона Учредительного собрания он так описывает свой разговор с Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем (управляющим делами СНК) (1873–1955): «В 3 часа дня, проверив с товарищем Мясниковым караулы, спешу в Таврический. Входы в него охраняются матросами. В коридоре Таврического встречаю Бонч-Бруевича. [Бонч-Бруевич: ] Ну как? Все спокойно в городе? Демонстрантов много? Куда направляются? Есть сведения, будто направляются прямо к Таврическому? На лице его заметна некоторая растерянность. [Дыбенко: ] Только что объехал караулы. Все на местах. Никакие демонстранты не движутся к Таврическому, а если и двинутся, матросы не пропустят. Им строго приказано. [Бонч-Бруевич: ] Все это прекрасно, но говорят, будто вместе с демонстрантами выступили петроградские полки. [Дыбенко: ] Товарищ Бонч-Бруевич, все это ерунда. Что теперь петроградские полки? Из них нет ни одного боеспособного […] Около 5 часов Бонч-Бруевич снова подходит и растерянным, взволнованным голосом сообщает: Вы говорили, что в городе все спокойно; между тем сейчас получены сведения, что на углу Кирочной и Литейного проспекта движется демонстрация около 10 тысяч вместе с солдатами. Направляются прямо к Таврическому. Какие приняты меры? [Дыбенко: ] На углу Литейного стоит отряд в 500 человек под командой товарища Ховрина. Демонстранты к Таврическому не проникнут. [Бонч-Бруевич: ] Все же поезжайте сейчас сами. Посмотрите всюду и немедленно сообщите. Товарищ Ленин беспокоится». В изложении Дыбенко Ленин выглядит неуверенным, а Бонч-Бруевич – трусливым. И лишь твердость лидера моряков спасает положение.
7 (20) января 1918 г. Центробалт в целом поддержал роспуск «Учредилки» и принял резолюцию о том, что Учредительное собрание может быть «на некоторый срок терпимо в Петрограде в качестве докладчика о нуждах народа на местах», но только в случае, если оно утвердит «все завоевания Октябрьской революции и все декреты [Совета] Народных Комиссаров, содержание и цели коих не идут вразрез с желанием крестьянства России». В любом случае, «ЦИК не должен допустить власти Учредительного собрания в настоящем его буржуазном составе с примесью лакеев капитала, то есть представителей от оборонческих партий». В то же время эта резолюция содержала требование внутренней областной автономии для всех губерний России и требование: «все управление армией должно быть полностью сосредоточено в Центроармии, вместо кучки случайных обитателей Военного министерства, как и управление флотами должно быть всецело сосредоточено в Центрофлоте». Таким образом, Центробалт начал претендовать на то, чтобы не только выражать интересы балтийских моряков, но и диктовать правительству свое представление о государственном устройстве.
В наши дни часто звучит мысль, что разгон Учредительного собрания положил начало Гражданской войне и что если бы его не разогнали, история России пошла бы по более мирному пути. Аргументом служит довод о том, что лозунгом первых антисоветских правительств в начале Гражданской войны было: «Вся власть – Учредительному собранию!». Но не надо путать лозунги и политическую реальность, поскольку тем политикам, которые летом-осенью 1918 г. выдвигали этот лозунг, само Собрание было уже не нужно, ведь большевики и левые эсеры занимали в нем до трети мест. Было ясно, что в случае победы над большевиками во вновь созванном Учредительном собрании их никто не ждет.
Следует помнить, что выборы в Учредительное собрание с самого начала были нелегитимными. Во-первых, партия эсеров, представленная единым списком на выборах, уже раскололась на правых и левых, а избиратель не имел возможности сделать выбор между ними. Во-вторых, уход с собрания большевиков и левых эсеров срывал кворум. Если бы в зале Таврического дворца 5 (18) января 1918 г. сидели добросовестные люди, они должны были бы разойтись и ждать приезда оставшейся трети делегатов, с учетом которых мог собраться необходимый кворум в две трети. Поскольку речь на Собрании должна была пойти о новой конституции, присутствия только половины участников было явно недостаточно. Кроме того, до 10 % населения России, проживавшего на оккупированной немцами территории, вообще было лишено права участия в выборах. Возникает закономерный вопрос: если Учредительное собрание было разогнано с нарушением распоряжения Ленина, то почему он не дезавуировал Дыбенко, почему не наказал его? Вероятно, потому что в этом случае снова пришлось бы собирать Учредительное собрание, а это не входило в планы большевиков. Кроме того, это указало бы на разногласия между моряками и руководством страны. Нельзя было демонстрировать миру, что лидеры матросов обладают свободой действий независимо от правительства. И без этого конфликта буржуазные газеты считали дни до падения большевистско-левоэсеровского правительства, и усугублять это настроение было ни в коем случае нельзя.
Итак, революционные моряки во главе с Дыбенко достигли пика политического влияния в начале 1918 г. Здесь проявилась важная историческая закономерность – во время революционных событий группа, составляющая меньшинство населения и даже меньшинство класса, который поддерживает революционное движение, внезапно оказывается крайне влиятельной политически. Можно вспомнить Великую французскую революцию, когда Национальная гвардия Сен-Жерменского предместья Парижа неоднократно разгоняла выборные органы, избранные всей Францией, врывалась в Конвент и навязывала свое решение тех или иных вопросов. Это продолжалось до тех пор, пока не наступил Термидор и якобинцы не были свергнуты. Но и после этого Сен-Жерменское предместье еще несколько раз делало попытки выступать и было окончательно подавлено лишь генералом Бонапартом. Хотя Национальная гвардия Сен-Жерменского предместья не составляла даже одного процента населения Франции, ее политическая роль оказалась чрезвычайно велика. Она отражала квинтэссенцию политических взглядов значительной части французов. В подобной роли оказались и моряки Балтики в январе-феврале 1918 г.
Объективное усиление власти и влияния Дыбенко в морском ведомстве вызывало протест выборных матросских органов. В Российском государственном архиве Военно-морского флота хранится протокол заседания Центробалта от 15 (28) января 1918 г., который не был опубликован в 1967 г. в полной подборке протоколов Центробалта. На заседании выражалось недоверие Дыбенко как совершающему поступки, «не отвечающие демократическим принципам». В прениях звучали слова: «Я и ранее никогда не верил ни т. ДЫБЕНКО, ни ЛЕНИНУ и я не ошибся, они действительно являются истуканами, когда они обязаны от нас просить доверие и поддержку, а не от нас о нашей благонадежности гарантию. Что это значит, самодержавие что ли, которое от нас требовало гарантии посредством присяги, нет, товарищи, на таких истуканов мы должны смотреть иначе», – так говорил анархист матрос Петр Маркович Скурихин (1895 – после 1932).
