Если все, внесенное в конспект, было сказано на съезде (а оснований для сомнений в этом нет), то становится очевидным, что Щастный, «хитрейший из хитрейших», по словам Ренгартена, вел политическую игру, пытаясь опереться на моряков – делегатов съезда, подыгрывая их стихийно-демократическим настроениям, флотскому патриотизму, желанию дать, наконец, отпор обнаглевшим немцам и финнам и противопоставляя себя и рядовых моряков «правительству» и «политическим официальным деятелям».
Вероятно, в эти дни Щастный высказывался и по другим острым политическим вопросам. Во время следствия его обвиняли также в публичной критике «Положения об управлении флотом» за недемократичность. «Временное положение об управлении Балтийским флотом», отменившее коллективное руководство флотом, было подготовлено бывшим контр-адмиралом Альтфатером и принято Совнаркомом 8 апреля 1918 г. Представители офицерства, оставшиеся в Красном флоте, казалось бы, должны были стремиться к восстановлению привычной дисциплины и ликвидации всяких «демократических» учреждений и порядков, поэтому такая критика из уст Щастного может быть признана лицемерной политической игрой на стихийно-демократических чувствах моряков. Критика Щастным положения об управлении флотом была отмечена в приговоре, где утверждалось, что он «вел контрреволюционную агитацию […] ссылаясь на якобы антидемократичность утвержденного СНК и ЦИК Положения об управлении флотом».
В последний день своей работы, 24 мая 1918 г., 3-й съезд моряков дал наказ делегации, отправленной в Москву для «выяснения вопроса о дальнейшей судьбе флота»: «[Необходимо твердо] сказать, что флот будет взорван только после боя или когда станет ясно, что иного выхода нет. Назначение наград за взрыв кораблей недопустимо. Необходимо установление демаркационной линии [с немцами] при участии Совкомбалта (Совет комиссаров Балтийского флота. – К. Н.). При отказе от установления демаркационной линии [руководством Советской России?] флот сам ее установит. Что в Брестском договоре [сказано] о флоте?» Отметим, что личный состав флота в наказе замахнулся на осуществление внешнеполитической акции (установление демаркационной линии с немцами), что было очевидным покушением на полномочия правительства.
К этому можно добавить анализ еще одного конспекта Щастного, который он датировал 25 мая и озаглавил: «Мотивы ухода [с поста командующего флотом]». В качестве доказательств «разложения флота» в нем приводится, кроме прочих аргументов, «деятельность Г[лавного] К[омиссара]», «узурпация власти», «аморальное отношение к жертвам – Жемчужин», «Сакс в роли жандарма». Под главным комиссаром флота подразумевался назначенный 14 мая Иван Петрович Флеровский (1888–1959), сменивший на этом посту Блохина. Сергей Евгеньевич Сакс (1889 – после 1954) – большевик, прапорщик по морской части, член коллегии Наркомата по морским делам.
Говоря об аморальном отношении к жертвам, Щастный имел в виду факт расстрела финскими белогвардейцами в Гельсингфорсе комиссара Жемчужина и, по мнению Щастного, отсутствие должной реакции на это со стороны советского правительства. Позднее, во время допроса по делу Щастного, бывший главный комиссар флота Блохин сказал: «Я говорил с ним (Щастным. – К. Н.), он говорит, что как это ваши друзья ничего не предпринимают, ваши товарищи гибнут, а со стороны правительства шагов [протеста] нет […] Мне было жалко Жемчужина как товарища, потому что мы [когда-то] спали вместе в одной каюте. Мне было обидно, что вы (центральные советские органы. – К. Н.) не дали никакого протеста». Заметим, что это обстоятельство нашло отражение в приговоре Щастному, который «лживо внушал, что советская власть безучастно относится к спасению флота и жертвам контрреволюционного террора».
Страсти на Балтике продолжали кипеть. 25 мая 1918 г. команды Минной дивизии приняли две резолюции, в которых говорилось о решимости защитить Лисаневича и Засимука от ареста, «использовав для этого в полной мере все доступные для Минной дивизии средства», а также выдвигались требования избрания нового Учредительного собрания и перевыборов в Советы. Таким образом, часть моряков Балтийского флота перешла к выдвижению конкретных политических лозунгов, направленных против большевиков, да еще и с угрозами применения силы.
Возникает закономерный вопрос: какие политические цели мог преследовать Щастный? Ответ могут дать две исторические параллели.
Прежде всего, это ситуация на Кольском полуострове в марте-апреле 1918 г. Когда в Финляндии началась гражданская война, север страны оказался под контролем белых финнов. Они были нацелены на строительство «Великой Финляндии» и претендовали, в частности, на Кольский полуостров. В Мурманске стали опасаться наступления белых финнов. Численность российских войск и флота в этом районе стремительно сокращалась из-за демобилизации. 23 февраля 1918 г. Карл Маннергейм (1867–1951), главнокомандующий финской белой армией, выпустил обращение, в котором призывал к восстанию против России в Карелии. Ситуация выглядела угрожающей не только под Мурманском. Немцы продолжали наступление, начатое ими после разрыва перемирия 18 февраля 1918 г., и оккупировали всю Прибалтику, Белоруссию и Украину.
В этих условиях 1 марта 1918 г. Троцкий, тогда нарком иностранных дел, дал свою знаменитую телеграмму Мурманскому совету: «Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий и противопоставить все препятствия против хищников. Ваш долг сделать все для охраны Мурманского [железнодорожного] пути. Всякий, покидающий свой пост, есть изменник и предатель…» Эта телеграмма зачастую подается чуть ли не как благословение Троцкого на интервенцию, а самого Троцкого записывают в агенты всех разведок мира. Очевидно, что до заключения Брестского мира позиция, выраженная в телеграмме Троцкого, была единственно верной и работала на оборону страны. Немаловажно и то, что Троцкий в тот момент был наркомом иностранных дел и не мог решать военные вопросы. Его распоряжения могли касаться лишь внешнеполитических проблем.
На следующее утро после получения этой телеграммы руководство Мурманского совета и Центромура (Центральный комитет Мурманского укрепленного района) заключило с англичанами «словесное соглашение», в котором англичане и французы брали на себя снабжение Кольского полуострова «необходимыми запасами», прежде всего углем и продовольствием, и обещали не вмешиваться в местное управление. В самом этом соглашении тоже не было ничего криминального с точки зрения защиты интересов России. Однако заключение Брестского мира 3 марта несколько разрядило ситуацию и сделало использование английских и французских войск для обороны Мурманска от немцев неактуальным. Тем не менее 6 марта в Мурманске был высажен первый отряд британской морской пехоты.
Большую роль на Мурмане играл лейтенант Георгий Михайлович Веселаго (1892–1971), который стал своеобразным «серым кардиналом» при председателе Центромура, машинном унтер-офицере Михаиле Ляуданском и председателе Мурманского совета Алексее Михайловиче Юрьеве (1887 – после 1922). Веселаго был инициатором и автором «словесного соглашения» с англичанами и французами. «Один только факт появления на берегу вооруженных сил союзников, – писал он, – […] оказал умеряющее воздействие на наиболее большевистские головы, которые поубавили рьяности». Под прикрытием союзников Веселаго начал создание вооруженных антибольшевистских формирований и сделал возможной полномасштабную интервенцию на Севере. Разумеется, в своих глазах он оставался русским патриотом, просто считал интервенцию хорошим средством против главного, по его мнению, зла – советской власти. Вопрос же о том, что интервенты могли и не уйти из страны после «спасения России от большевизма», очевидно, им не рассматривался.
