Сашка почувствовал на своём лбу холодную Катину ладонь и открыл глаза.
– Ты не спишь? Я испугалась.
Он хотел ответить, но мучительно закашлялся.
– Тихо, тихо. Где ты так простыл?
На Катю можно было смотреть не отрываясь… Она не была очень красивой, обычная девчонка, таких сотни. Вот только странные глаза и коса до пояса. Сашкина мама тоже ходила с косой. Давно, ещё до его рождения.
– Ну что ты так смотришь? Я это, я. Ты меня слышишь?
Сашка кивнул, и всё вокруг опять поплыло. Потом он услышал два голоса – Веры Ивановны и какого-то старичка.
– Не жилец пацан. Вы тоже хороши – такую пневмонию на дому лечить…
– Катеринин друг, под машину попал… Сирота… Вы правы…
Сашка понял, что раздет и чьи-то сухие руки быстро его ощупывают. Стало страшно.
– Ты нас слышишь, мальчик?
– Что будем делать?
– Мама! – позвал Сашка.
Потом ему показалось, что он лежит в большом стеклянном пузыре и никто не может его услышать: он звал кого-то, просил, кричал, но всё было бесполезно. Люди проходили мимо него длинной унылой вереницей, но никто не оборачивался на его крик. Даже Кеша прошёл рядом, помахивая магнитофоном. «Это не пузырь», – испугался Сашка. Сейчас он точно знал, что это гроб. Кривой, наспех сколоченный Кешей из гнилых досок. «Почему я в гробу? А, это я умер». Вокруг гроба толпой стояли ребята: Олег, Женька Коньков, Хнык, Пёс. Кеша опирался на лопату, Витька Шиз бормотал молитву. В вырытую для Сашки яму тяжёлыми хлопьями валил снег. «Они хотят положить меня в такую сырую могилу, – подумал он абсолютно спокойно. – Почему я не умер летом?» Над ним наклонилась мама, поцеловала в лоб, отошла. Подошёл Кеша, потом Олег, потом Лёва. «Значит, я его не убил», – решил Сашка. Крышка стала медленно закрываться. «Но я же вижу их», – вдруг понял он. «Тебе хорошо, – раздался Шизов голос. – Тебя живым похоронили, ты сможешь лежать и думать». Крышка закрылась, и сверху по ней забарабанили куски мёрзлой земли. Темнота окружила Сашку…
17
– Уникальный мальчик, – сказал маленький седой старичок, поправляя на Сашке одеяло. – Вы, коллега, можете диссертацию писать. Сколько раз мы его похоронили? Вот они, скрытые резервы человеческого организма. А где, кстати, Катерина Григорьевна?
– В гимназии. Скоро вернётся.
– А вы, молодой человек, в рубашке родились. Неслыханное везение! Ну и, конечно, Вере Ивановне да Катерине Григорьевне должны всю жизнь благодарны быть.
Сашка наконец-то понял, что лежит у Кати дома, а кроме старичка рядом Катина мама и сам Краев.
– Ну здравствуй, Саша Ерхов, – сказал он. – Я вижу, теперь ты меня узнаёшь.
– Здравствуйте, господин капитан.
Старичок галантно поцеловал Катиной маме руку и ушёл, а Краев сел рядом с Сашкой.
– Значит, ты теперь штурмовик?
Сашка хотел ответить, но Краев махнул рукой.
– Не оправдывайся, ты в бреду тут столько нам рассказал, что надо и что не надо. Такого за три дня наслушались!
– Три дня? Я тут так долго?
– Да, приятель, сегодня уже двадцать четвёртое октября. Ты себя как чувствуешь?
– Нормально.
– Повезло, организм молодой, сильный. Такой с чем угодно справится. А помирать тебе, кадет, как ни крути, было рановато, – Краев усмехнулся. – Ну ладно, после поговорим. Когда совсем подлечишься. Надо же думать, куда тебе деваться дальше.
Краев снова улыбнулся и вышел, а Сашка стал медленно подниматься. Чувствовалась слабость, но нигде ничего не болело. Сашка подошёл к окну. На улице лежал снег и, наверное, было очень холодно. Шторы мешали свету проходить в комнату. Сашка отодвинул их, с удивлением обнаружил на своих венах синяки и точки от инъекций. Потом приблизился к полкам с книгами, пробежал взглядом по корешкам, наткнулся на старинный том в золочёной обложке, вытащил. На переплёте было написано «Библия».
Сашка сел на диван и открыл книгу: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною». «Как у нас на развалинах, – подумалось ему. – Тоже пусто и безвидно». Дальше неведомый Сашке Бог творил твердь и море, растения и животных, солнце, луну и звёзды, человека. «Это он промахнулся. Мог бы уж такую тварь и не придумывать, – Сашка поставил книжку на место и усмехнулся. – Человек произошёл от обезьяны. Никто не мог создать такое недоброе животное по своей воле».
– Саша!
Катя быстро вошла в комнату, обняла его, отступила на шаг.
– Наконец-то! Мама вчера сказала: или сегодня очнёшься, или умрёшь. Знаешь, как я эти дни переволновалась, на уроках не могла спокойно сидеть! Приду из гимназии – сразу к тебе. А у тебя жар, постоянно компрессы менять нужно. Однажды ты задыхаться стал, я так испугалась, что плакала. Хорошо, что мама была дома. Ты хоть помнишь, как чуть не умер?
– Я думал, что уже мёртвый, – признался он. – Даже видел, как меня хоронят.
– А какую чепуху ты нёс всё это время! Тебе каждый день успокоительное кололи.
– Сделаете наркоманом, – проворчал Сашка. Ему было неловко – мало ли что он успел наговорить.
– Нет, это не опасные уколы, – пояснила Катя. – К ним не привыкают. А ты красивый… У тебя черты лица правильные. И зачем ты в штурмовики пошёл? Тебя вон как избили, до сих пор синяки видно. Не ходи туда больше. Тебя там убьют или станешь наркоманом. Там, говорят, одни убийцы. А ещё болтали в гимназии, что там голод был страшный и людоедство. Как раз когда ты ко мне приходил. А ты ничего тогда не сказал… Ты ведь голодный совсем был, а я и не знала.
Сашка подавленно слушал её болтовню. Зачем Катя всё это говорит? Она ведь и правда ничего не знает. Живёт в приличном месте, и невдомёк ей, что места есть другие. Там свои законы и живут по-своему. А судит она об этих местах только по сплетням да официальным сообщениям, в которых почему-то всегда говорят про жизнь в городе, про то, как всё замечательно, а о развалинах – ничего. И если штурмовик, то непременно убийца. Хотя… Он, Сашка, самый настоящий убийца.
Кажется, последнее слово он произнёс вслух, потому что Катя прервала свой восторженно-озабоченный поток слов и твёрдо заявила:
– Нет, ты не убийца… Ты добрый и справедливый… Папа о тебе только хорошее говорит.
Сашка раздражённо отвернулся. Когда-то он действительно был добрым, справедливым. Очень давно, и теперь вспоминать об этом не следует. Теперь он не такой. Ничего хорошего в нём не осталось, от него лишь вред и неудобства.
– А скоро, – донеслось до Сашки, – Кеша придёт, он каждый день ходит. Из кожи вон лезет, чтобы мне понравиться! Только он не в моём вкусе.
– Он хороший.
– Не лучше тебя, это точно, – засмеялась Катя. – Он меня вчера до гимназии провожал. Только о ферме какой-то да о деньгах и разговаривал. Будто тем никаких больше нет. С ним скучно. И шлем у него дурацкий…
